— Как-то ангельски, но в то же время с хитринкой, словно хочешь мне сказать: «Я-знаю-то-чего-ты-не-знаешь».
— Ах, это. Действительно знаю. Вот записи моих опросов свидетелей по делу о транспортировке бриллиантов.
— Не подозревал, что ты можешь быть такой загадочной, Эм, — посетовал Дункан.
— Вообще-то я придерживаюсь мнения, что в нашей работе все средства хороши. Я переговорила с большинством из людей Жискара, занятых в доставке бриллиантов в нашу страну. Но пока ничего, — и она с достоинством удалилась из его кабинета.
Раздраженно ворча, Дункан отбросил полицейский отчет, прочитанный уже раз семь, и открыл папку с опросами.
В течение следующего часа он методично барабанил по столу средним пальцем правой руки, замедляя темп лишь тогда, когда перед ним мысленно возникал образ Харли. Правда, надо честно признать, случалось это в конце каждого предложения. Время от времени Дункан тихо ругался, но продолжал читать. Он не будет вспоминать о соблазнительной позе Харли, расположившейся сегодня напротив него в кресле в коротеньком красном платье, той позе, которая грозила лишить его остатков благоразумия. Он не будет думать о манящих губах, отзывающихся на его поцелуи. И уж конечно, он не будет думать о предстоящем ужине.
Незаметно для себя он начал бормотать.
«Что подойдет, „Пино-Гри“ или „Орвьето“, к тем омарам и креветкам под соусом, которые будут у нас сегодня на ужин? Наверное, стоит остановиться на салате по-итальянски. Еще вопрос — какой кофе? Что она предпочитает — черный, капуччино, или эспрессо, или…»
— О черт! — выругался он вслух и заставил себя перечитать отрывок из беседы Эммы с Майком Гонсалесом, шофером лимузина, в котором перевозили бриллианты.
Но на последней строчке последнего абзаца его мысли сами собой переключились на Харли. Дункан вновь поразился тому, как она стремилась к нему, несмотря на полное отсутствие каких-либо обещаний с его стороны. Это причиняло странное неудобство. Ведь он был честен, он действительно ее предостерег. Она же предпочла броситься с головой в омут, а там будь что будет. Хватит мучить себя мыслями об ответственности, пора подумать и об удовольствии. Возможно, она девственница, и значит, такого рода отношения для нее внове, а он совсем не подходит на роль первооткрывателя. И потом, она вовсе не из тех женщин, с которыми он вообще был готов завязывать отношения, — она была опасна для него потому, что пробудила в ней не только плотское желание, а затронула душу, проникла в сердце.
Он недовольно нахмурился и отложил опросный лист Гонсалеса в растущую стопку бумаг справа. Эмма просунула голову в кабинет.
— Половина шестого, шеф. Я ухожу. Тебе ничего не нужно?
Осталось всего полтора часа, и он встретится с Харли, дотронется до Харли, услышит ее голос…
— Смирительная рубашка была бы к месту, — пробубнил он.
— Что?
— Иди, иди домой и вкушай свою суточную норму си-эн-эновских новостей. Увидимся утром.
— Вы в плохой форме, шеф, — усмехнулась Эмма.
Дункан тяжело вздохнул.
— Да знаю я. Давай-ка сматывайся отсюда, пока я не послал тебя раздобыть мне что-нибудь из запрещенной фармакологии.
— Уже ухожу, — быстро проговорила Эмма и исчезла.
Дункан поднялся, со стоном потянулся и двинулся, как ему самому казалось, уверенным шагом к лифту в апартаменты наверху, минуя кабинет отца. Можно было уже не беспокоиться по поводу встречи с Колби-старшим. К счастью, его отец придерживался строгого распорядка дня и покидал офис ровно в пять.
Дункан проходил мимо приемной Брэндона, и брат окликнул его. Дункан с неохотой вошел в его кабинет. После кражи коллекции они почти не разговаривали. Ему было мучительно сознавать, что его идеальный братец — человек, которого он ревновал и которым восхищался всю жизнь, — верил в его виновность. Сидевший за столом Брэндон выглядел точно так, как парень с плаката «Городу и стране». На нем был костюм с иголочки от Бриони, светлые волосы были тщательно уложены, отполированные ногти поблескивали на ручке, замершей над не проставленной подписью на каком-то контракте.
— Я слышал, ты решил заняться делом Жискара, — произнес Брэндон, кладя ручку и откидываясь в кресле.
— Похоже, я единственный, кто заинтересован в доказательстве моей невиновности, так что мне необходимо хотя бы поучаствовать в нем.
— Это мое дело, брат, и я не потерплю твоего вмешательства.
Дункан вопросительно поднял брови.
— Опасаешься, что перехвачу часть твоих лавров в поимке настоящего грабителя?
— Нет, — отрезал Брэндон. — Я боюсь, что ты окончательно взбесишь отца и навлечешь на себя дополнительные неприятности.
— Я учту твою заботу, братец.
— Черт возьми, Дункан, это не игра! У тебя и так большие неприятности, зачем же ты так стремишься сделать себе еще хуже?
— Мне казалось, что, подойдя к делу с разных сторон, мы сообща быстрее вычислим настоящего преступника.
Брэндон с грустью взглянул на него.
— Неужели ты не можешь быть честным даже со мной?
Дункан остолбенел.
— Просто удивительно, что человек, знающий меня всего четверо суток, не сомневается в моей невиновности, в то время как вся моя семья готова стать и судьей, и присяжными, и палачом.
— Если бы ты мог предъявить хоть какие-нибудь доказательства.
— А моего слова недостаточно? — спросил Дункан ледяным тоном.
— Дункан, ты же должен понимать, что с твоим прошлым даже мне, брату, нужны хоть какие-то гарантии.
— Подтвержденного полицией алиби тебе мало?
— Мог быть кто-то, кто работал на тебя в этом деле.
— О да, именно версию сообщника подсовывали мне в полиции сегодня утром в течение двух часов. Ну что же, видимо, с твоей подачи… Спокойной ночи, брат.
— И наконец, заканчивай ты с этой Миллер. Она тебя только отвлекает, а тебе сейчас это совсем не нужно. Отошли ее обратно к Бойду Монро, где ей самое место…
— Нет.
— Проклятие, Дункан! Тебе надо сосредоточиться на своих, а не ее проблемах! От нее одни неприятности.
Дункан горько улыбнулся.
— Знаю.
— Вот и избавься от нее.
— Нет. И не лезь в мои дела. Увидимся.
— Дункан…
— Брэндон, я спешу к себе наверх. У меня свидание, а дел еще по горло.
— Свидание? — поперхнулся Брэндон. — И это когда все твое будущее под вопросом?
— В своем будущем я уверен. Никаких вопросов. Я уже сказал, у меня свидание. Увидимся, Брэндон. И успокойся ты. Если меня в самом деле арестуют по обвинению в грабеже, я, по крайней мере, исчезну из конторы, и в ней опять воцарится мир.
