Но взгляд Дэниса, адресованный мне, спустил с небес на землю.
Джонни спрыгнул со стула и пошел в прихожую за рюкзаком. Проходя через кухню по направлению к холлу, он спросил:
— А что у нас на ужин?
Я не готовила ужин. Я хотела собрать вещи, повидать детей и уехать из дома в четыре, в противном случае Дэнис вызвал бы полицию и меня бы выгнали из дома на глазах у детей.
А вдруг он все-таки поймет, насколько сильно дети по мне скучали, и передумает. А вдруг захочет найти более милосердный выход из создавшейся ситуации. А вдруг его осенит мысль, что совершенно не знает, что, черт возьми, готовить на обед, и гораздо проще для всех просто позволить мне остаться.
Я ответила Джонни:
— Это ты папу должен спросить, что у нас на ужин.
Джонни нахмурился:
— Но ты же всегда готовишь что-нибудь особенное, когда возвращаешься. Я хочу лазанью.
— Жареного цыпленка, — прочирикала Кикит. Она слегка пританцовывала, стоя на коленках на стуле и облокотившись на стол.
— Жареного цыпленка мама готовила по твоему заказу в прошлый раз. Теперь моя очередь. Хочу лазанью.
ѕ А может, закажем пиццу? — предложил Дэнис.
Кикит недовольно сморщилась.
— Мы же ели пиццу вчера с бабушкой и дедушкой. К тому же сегодня мама сама приготовит ужин.
— Нет, — сказал Дэнис, — не приготовит.
Прошла минута, прежде чем до них дошел смысл его слов. Кикит перестала танцевать, ее глаза округлились. Она переводила взгляд с меня на Дэниса и обратно, а потом в полном восторге выдохнула:
— Мы что, что-то празднуем сегодня?
Я ждала, что Дэнис что-нибудь ответит им, но этот жалкий трус ограничился равнодушным кивком в мою сторону. Дети посмотрели на меня.
Я перевела дыхание.
— Нет, мы ничего не празднуем. Давайте поговорим. Сядь, Джонни.
Он не сдвинулся с места.
— Что-то с бабушкой?
До чего же он добрый, умный и тонко чувствующий ребенок. Я грустно улыбнулась и покачала головой.
— Не с бабушкой. С нами.
Как же непросто сказать это! Я прокручивала в уме десятки фраз с прошлого четверга. Но ни одна из них меня не устроила. Чем проще, тем лучше, решила я.
— Мы с вашим папой решили разойтись.
— Что это значит? — спросила Кикит.
Я взглядом попросила Дэниса объяснить, но он продолжал молча стоять, сложив руки на груди, и, казалось, с таким же любопытством ждал моего ответа, как и Кикит. Было очевидно, что он не собирался мне помогать. Он отвел себе роль стороннего наблюдателя, не желая выполнять грязную работу, в то же время, ожидая, что я буду играть по его правилам. Вероятно, он полагал, что суд дал ему на это право.
Серьезная ошибка. Если бы я хотела сказать детям, что их отец оказался подлецом, начисто лишенным порядочности, сострадания и здравого смысла, я бы так и поступила. Но я произнесла те слова, которые мне диктовали любовь, забота и самоуважение, но никак не судья и не Дэнис.
— Это значит, что мы станем жить отдельно друг от друга, — объяснила я.
Кикит отнеслась к этому спокойно.
— В разных домах?
— Да.
— Но вы не можете… — начала она. — Вы же родители. Вы должны жить с нами.
— Мы станем жить в разных местах.
— Но я не могу находиться в двух разных местах одновременно.
— Не можешь. Ты будешь проводить какое-то время с папой, какое-то со мной.
— А разве сейчас мы не делаем то же самое?
Да, тут она права. Но только частично.
— Раньше мы могли проводить время как вчетвером, так и втроем. А с сегодняшнего дня мы больше никогда не соберемся все вместе, вы с Джонни будете либо только с папой, либо только со мной.
— Почему? — требовательно спросила Кикит.
Я снова посмотрела на Дэниса, ожидая, что он примет этот удар на себя, но он выглядел озадаченным и совершенно не горел желанием присоединяться к разговору. Однако я больше не винила его. Сейчас очень важно все объяснить правильно. Одно неверное слово могло нанести непоправимый вред детям.
Только и я никак не могла подобрать нужных слов. И ограничилась простой и проверенной фразой:
— Потому что мы думаем, что так лучше.
— А я так не думаю, — продолжала настаивать Кикит. — Кто будет жить тут и где будем жить мы?
— Вы останетесь в этом доме. А я перееду в другое место.
— Куда?
— Еще пока не знаю. Но вы сможете приезжать ко мне туда, или я буду приезжать сюда к вам.
— Но я хочу, чтобы ты находилась тут все время. Почему ты не можешь жить в комнатке под лестницей? Я достану оттуда всех своих кукол. Ты же говорила мне, что тебе нравится софа там.
И тут вдруг Джонни, все это время ковырявший штукатурку на кухонной стене, сказал:
— Они больше не хотят жить в одном доме друг с другом, они больше не любят друг друга.
Я встала из-за стола и подошла к нему. Весь его напряженный вид говорил, что он изо всех сил пытается бороться с отчаянием, но проигрывает в неравной битве. Я обняла Джонни за плечи и, прилагая титанические усилия, чтобы казаться твердой и спокойной, проговорила:
— Так просто и не объяснишь. Я сама еще не до конца понимаю, отчего это произошло. Все гораздо сложнее.
— Объясни мне. Я хочу знать! — закричала Кикит.
Но я продолжала говорить с Джонни, массируя его плечи, чтобы хоть немного их расслабить:
— Есть одна вещь, которую ты должен помнить всегда, единственно важная вещь — мы оба любим тебя и Кикит.
— Но вы не любите друг друга, — повторил он.
Еще четыре дня назад я бы с ним не согласилась. А вот сейчас…
— Я не знаю. Мы переживаем критический момент. Нам нужно о многом подумать, многое обсудить.
Я не хотела упоминать о Дине Дженовице или о судебном решении, касающемся меня. В свое время дети и сами узнают о Дине, когда он встретится с ними. А что касается суда… Я надеялась, о нем дети не узнают никогда.
— Вы даже не заметите перемен, — убеждала я их, пытаясь, чтобы мой голос звучал уверенно и оптимистично. Я чувствовала себя опустошенной. — Все останется по-прежнему.
По глазам Джонни я поняла, что он не верит мне. Но мальчик не произнес ни слова.
— Ты будешь готовить, папочка? — спросила Кикит.
— Иногда.
— И печь с нами печенье?
— Этим вы займетесь с мамой.
— А мои лекарства?
— А что с ними?
