Владек на это ничего не ответил, сплюнул только в крапиву возле канавы и свернул к хате.
Он бы удрал в деревню, но отец тотчас книгу из кофра достал, которую прятал туда на ночь, и велел дальше читать.
– Не тараторь только, чтоб я все как нужно понял, – потребовал отец.
– На чем это я остановился? – спросил Владек.
– Дык ведь я заложил страницу, – сказал отец, устраиваясь поудобнее на сундуке в кухне.
Она в одежде легла на кровать. По потолку ползали жирные мухи, поблескивая перепоясанными желтоватыми брюшками. Одна из них оторвалась вдруг от балки и, сделав небольшой круг в воздухе, села на самую середину липучки.
– Вот тебе, чертовка! – обрадовалась Марта.
Муха жужжала невыносимо. А потом попыталась любой ценой вырваться из ловушки. Лапки вязли в липкой мази. Она ползала взад и вперед, взад и вперед, от одного к другому краю клейкой ленты.
– Ну ты и настырная, – покачала головой Марта.
Она встала с кровати и, осторожно взяв муху за крылышки, помогла ей освободиться.
– Лети, я дарю тебе жизнь!
Она подошла к окну. Люди возвращались с сенокосов. Бабы о чем-то судачили, но, заметив Марту в окне, вдруг умолкли.
Чуть погодя одна из них сказала:
– И чего она с этими деньжищами делать-то будет?!
Марта сняла с вешалки плащ и вышла на дорогу.
Смеркалось. С лугов тянуло вечерней прохладой, смешанной с запахом скошенной травы.
Через час отец закрыл глаза, и голова у него стала падать на грудь, а когда Владек замолчал, он тут же встрепенулся:
– Ты чё остановился? Я слушаю.
Владек вздохнул и принялся читать дальше.
Марта дошла до мостика, за которым простирался луг Гженготов. Только их участок не был еще весь скошен. В некоторых местах трава доходила ей до пояса. Толстые стебли цеплялись за плащ и обвивались вокруг ног. Она легла на землю, закинув голову. И ощутила запах придавленного вереска. Солнце начало светить прямо в глаза, поэтому ей пришлось крепко зажмуриться. И все стало красным, оранжевым, золотисто-пурпурным от солнца. А над ней лицо Inglés… и тяжесть тела и его руки… Она встала, стуча зубами, в помятом, намокшем от росы плаще. Почему? Почему она по-прежнему одна?
Они читали до полудня, потом Владек растянулся на лавке и сказал:
– Шабаш!
– Сегодни надось закончить, – запыхтел отец.
– Дык мы уж закончили.
– Как это закончили? – раскипятился отец. – А нука, прочти последнее предложение.
– «Он чувствовал, как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю».
– И пишет «конец»? – спросил он, не веря сыну.
– Не пишет, но есть черточка. Оно и так понятно, что конец.
– А это отчего ж?
– Отчего? Оттого! Придет офицер, он в него стрельнет, а его потом до смерти солдаты забьют.
– Дык этого ж не написали.
– В книжках, тятенька, всего не пишут, надось порой пораскинуть умом.
– Но ей-то этот Инглес нужон, поди, не для того, чтоб он ее пришиб, – сказал он, явно озадаченный.
– Тятя, чё вы брешете?
– А ты чё, не знаешь, что Марта ждет Инглеса, а ты в сам раз в этого Инглеса годишься.
Владек онемел.
– Мне-то это на кой? – пробормотал он наконец. – Все знают, что она малость придурковатая.
– А наследство получила!
– Коль, тятенька, на чужие башли заритесь, то и идите к ней сами, ведь вы холостой.
– Не холостой я, дурень, а вдовец.
Владек уже ничего не ответил, только снял шапку с крючка – и за дверь.
«Чего с дураком говорить», – подумал Гженгота-старший, а потом достал из шифоньера зеркальце и
принялся разглядывать себя. Не помешало бы усы подчернить…
Он поискал краску. И тотчас стал выглядеть моложе. Сбросил рубаху и выпятил грудь.
– Эх, поседел-то как, – покачал он головой.
Подумал, а может, и на груди волосы тоже подкрасить, но махнул только рукой. Примерил пиджак, тесноват как-то сделался, поэтому натянул черный свитер сына. И вышел из дома.
Начался дождь, сено как пить дать сгниет, но если бы с Мартой дело пошло – выгода была бы большая. Хлева для свиней сразу бы каменные поставили, да и стадо можно было бы увеличить даже вдвое. И овин старый, крыша того и гляди просядет.
И так он дошел до правления гмины , где по-прежнему жила Марта, хотя материалы на постройку дома уже привезли.
Он боролся с самим собой у двери и все не мог собраться с духом, чтобы войти. Когда же подумал, сколько сена пропадет, злость его взяла, и он постучал в дверь.
Через какое-то время услышал шаги на лестнице, а потом Марта спросила:
– Кто?
– Инглес, – ответил он.
Секунду за дверью было совсем тихо, наконец заскрежетал засов.
Гженгота вошел в сени.
Они смотрели друг на друга. Марта стояла в полосе света, падающего из полуоткрытой двери наверху. Волосы у нее были коротко подстрижены под гребенку. Она была удивлена, что это был именно Гженгота. Но когда пригляделась к нему получше, то заметила, что у него крепкие и широкие плечи и для своего возраста он строен и упруг телом. Нравился он ей в этом черном свитере. Да, он мог быть Inglés.
– Идем наверх, – сказала она шепотом.
Первое, что он сделал, это повернул выключатель. Затем, в темноте, одним движением сбросил свитер и подошел к девушке.
Дотронулся до ее спины. Она показалась ему какой-то худой. Рука наткнулась на торчащую лопатку, и что-то такое сжало ему горло.
А она повернулась к нему. Ее лицо было скрыто в сумраке, только волосы отливали блеском. Он протянул руку и коснулся ее лица. Сам не знал, как прошептал:
– Заюшка.
– Заинька, – поправила Марта, но он, наверно, ее не слышал.
Потому что оба, по-видимому, перестали быть собой, только Марта знала об этом и раньше, а он узнал лишь сейчас, когда она так стояла в темноте и волосы у нее блестели.
Она закрыла глаза и наклонилась, а потом встала на колени перед Гженготой и прижалась головой к его ногам. Он ощущал через брюки ее горячее дыхание. Ее пальцы нетерпеливо блуждали по нему. Она спешила. Ей
в ноздри ударил запах раздавленного вереска, и солнце начало бить прямо по векам.
– Иди сюда Inglés, ну, иди же, иди, – шептала она отрешенно.
И он почувствовал, как ломающиеся веточки вереска ранят ему тело, врезаются в кожу, причиняют боль. Бездна открылась перед ним, и он несся в нее очертя голову.
