Луиза улыбалась изо всех сил. У ворот она обернулась и помахала ему рукой, подумав, какой он худенький. Он помахал ей в ответ. Она уже не видела его из-за слез, застилавших глаза, и быстро шагнула в кеб.
Всего через несколько недель у Роберта уже достаточно хорошо зажило лицо, но остался шрам, ежедневно напоминающий Луизе о новой ловушке, в которую она попала. Он говорил с ней по мере необходимости и больше не подходил к ней с тех пор, как попытался изнасиловать. Она понятия не имела, сколько это может тянуться, но у нее было много работы. Когда Луиза устраивала приемы, гости уже не удивлялись отсутствию ее мужа. Если он все же присутствовал, то бывал неизменно радушным хозяином, и все, кроме тех, кто хорошо его знал, думали, что он просто слишком занятой человек.
Поль Мишель аккуратно присылал домой письма, написанные каллиграфическим почерком, которые, как Луиза знала, перед отправлением проверял один из школьных учителей, но она читала между строк и не удивилась, когда он, приехав на каникулы, заявил, что ненавидит школу и все, что с ней связано. Позже выяснилось, что ему удалось завести там друзей, но это была не та дружба, которая возникает из-за сходства интересов, а скорее основанная на общем несчастье. Он был исхудавший и ужасно простуженный. Роберт наказал его за плохие отметки. Мальчик неделю должен был сидеть у себя в комнате на каше и воде, и он едва-едва успел отбыть наказание до Рождества. Поль Мишель вместе с мамой отправился за рождественскими покупками.
Роберт, к их облегчению, решил провести праздники в доме своей матери, поэтому после церкви Луиза с сыном поехали к Уиллу, где им был оказан самый теплый прием. Уилл очень сдержанно поцеловал ее под веткой омелы, согласно английской традиции. Когда они обменялись любезностями, он крепко сжал ее ладонь, молча выразив этим свою огромную признательность.
Мальчик скакал от радости при виде елки, которая доходила почти до потолка. На ней весело горели свечки и мерцали стеклянные разноцветные игрушки, а у ствола лежала куча подарков, он был не в состоянии оторвать глаз от разноцветных упаковок: на некоторых из них он разглядел и свое имя. Они вкусно поужинали. Потом пришло время дарить подарки, и Полю Мишелю было поручено раздать подарки слугам Уилла: красивые отрезы шелка на платья для женщин, табак и кожаные перчатки для мужчин, плюс удвоенное недельное жалованье для всех. Затем они стали дарить подарки друг другу. К некоторому испугу Луизы, ее сын настоял на том, чтобы купить Уиллу трость с набалдашником, мало чем отличавшуюся от той трости, которую сломал о колено Роберт. И еще никогда она не была так близка к тому, чтобы полюбить Уилла, когда он радостно воскликнул, что будет теперь ходить с ней каждый день и что он вообще никогда не видел ничего лучше этого. По спокойному лицу сына Луиза догадалась, что его горести улеглись. Уилл подарил ей янтарный кулон, оправленный в золотую филигрань. Он сам надел и застегнул его.
— Какая прелесть, — выдохнула она, посмотрев на грудь.
— Под цвет твоих глаз, — нежно прошептал он ей на ухо. И она сочла это самым лучшим комплиментом.
Под конец они потушили газовые лампы и вместе вынимали крупные изюминки из подожженного коньяка, озарявшего их счастливые лица голубым сиянием. Когда они сели в экипаж, чтобы ехать домой, Поль Мишель задремал, положив голову на плечо матери.
Ее печалило, что Уилл так и не женился. В такой день в его доме должен был звучать смех его собственных детей, а не только сына женщины, к которой он питает неразделенную любовь. Но если бы судьба не сплела свои дьявольские сети и не заманила в них Уилла с Эллен, а ее с Пьером, то вполне возможно, что они полюбили бы друг друга так же страстно. Но пока в ее сердце по-прежнему был только Пьер.
22
Полю Мишелю очень не хотелось возвращаться в Фаунтли. Ему было бы несложно справляться с уроками, если бы он немного старался. От природы мальчик был умным, унаследовал усердие своей матери. Но с первых же дней холодные каменные стены и мрачные дортуары проникли ему в самую душу. Он презирал ту несправедливость, какую наблюдал в школе, видя издевательства, порки и унижения. Но больше всего он страдал оттого, что не может учиться во французской школе. Не успел начаться следующий триместр, как он впал в немилость, разразившись безудержным хохотом над произношением и акцентом учителя французского языка. Чем больше ему кричали, чтобы он замолчал, и лупили по пальцам тростью, тем громче он хихикал, хотя ему было уже не смешно, но он просто не мог остановиться. Он безжалостно смеялся во время порки, которую учинил ему директор. Поль Мишель затих лишь тогда, когда упал на пол, потеряв сознание от боли. Когда он поправился, то решил, что непременно убежит из школы.
У Луизы еще никогда не было столько хлопот. Поток заказов на платья для дебютанток возрос в сотни раз. Ей казалось порой, что она плавает в океане белого шелка и кружев, в пенных волнах вуалевой ткани, от которых медленно прибивались к берегу тысячи белых перьев — эмблемы принцессы Уэльской, — которыми будут украшаться молодые головки. Согласно тем же придворным правилам, корсаж должен был иметь низкий вырез и короткие рукава и сшит из того же белого шелка, что и юбка, шлейфу полагалось быть не короче трех с половиной ярдов, но и не длиннее четырех. Луиза находила бесконечное удовольствие в том, чтобы, следуя этим правилам, фантазировать, зная, что ее платья не должны быть похожи одно на другое, поскольку все ее клиентки будут одновременно представлены ко двору в Сент-Джеймсе. По мнению Луизы, эти новые парижские силуэты очень изящны, и все благодаря Уорту, которого вдохновила простая работница.
Лихорадочного волнения дебютанток и той энергии, с какой они выражали свой визгливый восторг при виде этих платьев в примерочной, хватило бы заправить паровоз, едущий через всю страну. Кроме того, они устраивали жаркие перепалки со своими мамашами, которые всегда приходили с ними, лили слезы, закатывали истерики и часто падали в обморок, если корсет был затянут так туго, что едва не трещали ребра, но ничто на свете не могло бы убедить их дочерей ослабить шнуровку. Порой Луизе требовался весь ее такт и вся сила мягкого убеждения, чтобы исправить трудную ситуацию. Мадемуазель Брюссо оказывала ей неоценимую помощь, никогда не появляясь без флакона нюхательных солей в кармане и успокаивающей улыбки на губах.
Если у девушки было хрупкое здоровье, то врач давал рекомендацию, согласно которой ей разрешалось прикрыть руки и плечи, но на этом почти без исключения настаивали только обеспокоенные родители, а их дочери готовы были заработать воспаление легких, лишь бы выставить напоказ плечи и грудь в такой знаменательный день. Луиза продумывала фасоны изящных рукавов и высоких горловин. Гораздо тяжелее было успокоить девушку, носившую траур. Она должна была быть во всем черном, с ног до головы, и даже надеть черные перья. Луиза как раз занималась одной особенно недовольной клиенткой, когда ей сказали, что ее дожидается муж, он желает срочно ее видеть.
— Передайте мистеру Престбери, что я приду, как только смогу, — ответила Луиза, естественно, не обрадовавшись этой новости. Роберт в последнее время вел себя необычайно агрессивно и часто обращался к графинчику. По ночам он возвращался домой пьяным, но дома пил в меру, и назвать его пьяницей было нельзя. Наконец она передала клиентку примерщице и торопливо пошла к себе в кабинет. Роберт, нервно меривший его шагами, обернулся к ней в крайнем раздражении.
