Я «ему» написала «забудьте», неужели он будет искать свидания со мной? Вряд ли. Но… береженого Бог бережет.
Опять я на пароходе.
Вчера получила перед отъездом письмо от Скарлат-ти. Он настоятельно зовет меня в Рим. Скарлатти справляет свой юбилей и хочет непременно видеть свою милую ученицу.
Илья читает это письмо и говорит:
– Странно, Танюша, что ты не едешь! Это огорчит старика.
Это огорчит Скарлатти, а еще больше огорчает меня: моя картина почти наполовину готова, задержка за главной фигурой Диониса, для которой мой друг Вербер нашел какого-то разносчика, о чем сообщил мне недавно, а все-таки я не хочу ехать… Впрочем, отчего ж не ехать? Ведь «то» совершенно порвано и «ему» незачем приезжать в Рим.
– Посмотрю, – отвечаю я.
– Ты, Танюша, просто капризничаешь, – замечает Илья, – у тебя после болезни нервы расхлябались. Сама все время говорила о своей картине, даже во время болезни бредила ею, а теперь почему-то не хочешь.
– А теперь не хочется, – упрямлюсь я. – Не приставай ко мне, точно ты меня гонишь. Если тебе нужно, чтобы я уехала, так я уеду, – прибавляю я, готовая расплакаться.
– Ты сама, наверное, сознаешь, что говоришь глупости, Таня. Ты капризничаешь, как маленький ребенок.
– Да, – сержусь я, – ты так всегда смотришь на меня! По-твоему у меня все одни капризы. До моей души, до моих нервов тебе никакого дела нет! – Слезы текут из моих глаз. Я поспешно встаю и ухожу в каюту.
Сидоренко стоит недалеко, он едет провожать нас до Г. Он слышал наш разговор и полон надежд. Как вы ошибаетесь, наблюдательный Виктор Петрович!
Мне стыдно, мне ужасно стыдно за эту сцену с Ильей. Я лежу в каюте. Он входит осторожно, думая, что я уснула, и что-то ищет на столе.
– Илюша, – я протягиваю ему руку, – прости меня, родной.
Он берет мою руку и крепко целует.
– Я не сержусь, Таня.
– Присядь сюда. – Я подвигаюсь, давая ему место на койке.
Он садится, я беру его руку, прикладываю к своей щеке и говорю:
– Не надо, Илюша, дразнить меня.
– Бог с тобой, Таня, что ты выдумываешь? Тебе ведь нельзя перечить, – смеется он. – Все тебя балуют: и судьба, и критика, знакомые, поклонники, вот мы и стали такими избалованными, что сладу нет!
– Все балуют меня – это правда, кроме тебя, Илья.
– Вот-те на!
– Я тебя так люблю, так люблю, что всем для тебя готова пожертвовать – всем, даже искусством! – я прижимаюсь к нему.
– Да я никакой жертвы и не потребую от тебя никогда, Танюша, – говорит он ласково.
– Мне хочется сейчас, – говорю я умоляющим голосом, – чтобы ты сказал, что любишь меня крепко-крепко.
– Как ты любишь слова, Таня! Неужели вся моя жизнь, все мое отношение к тебе не доказывают этого? – спрашивает он с упреком. – Неужели нужны еще слова? Ах, Танюша, Танюша, глупенькая ты моя девочка! Ну не капризничай, поцелуй меня и пойдем на палубу. Какая же ты у меня фантазерка – все где-то носишься.
Это правда, я знаю, что ты всегда, все эти пять лет, доказывал мне свою любовь, но вот сейчас, в эту минуту, мне надо чего-то другого. Может быть, слов, но ты их не сумел сказать, несмотря на всю твою любовь, Илья.
В Москве мы остановились на два дня, чтобы показать Жене город. Как все занимает милую девочку! Что ни день, я ее люблю больше и больше. Какая она умница и сколько в ней доброты! Она жизнерадостна, как ребенок, но на жизнь смотрит серьезно, гораздо серьезнее многих людей. Как устойчивы ее принципы и как видна в ней теперь уже женщина долга. У нее нет широты, но она так юна и так мало видела в своем маленьком мирке. У меня к ней прямо материнское чувство. Это чувство у меня, может быть, сильно развито, но мои двое детей умерли, не прожив месяца. От Ильи я не имела детей. Вот это неудовлетворенное материнское чувство я перенесла, верно, на Женю. Я ею восхищаюсь, украшаю ее.
Илья говорит, что Женя удивительно похорошела, а все потому, что я изменила ее гладкую прическу на более пышную, купила ей шляпу по своему вкусу и научила ее носить.
Мы бегаем эти два дня по городу без отдыха.
Илья должен со многими повидаться в Москве. А мы носимся по музеям, осматриваем Кремль, завтракаем и обедаем в ресторанах.
Женя в каком-то чаду. Все ей ново, все интересно, она хочет все видеть, все знать и вечером, ложась в постель, проливает горькие слезы о своей бессердечности – она сегодня о мамочке даже не скучала.
Когда Илья смотрит на нас с Женей, на лице его такое довольство и счастье, что я не удерживаюсь – бросаюсь к нему на шею, Женя за мной, и начинается возня.
Да, Илья счастлив. И неужели я посягнула бы на это счастье?.. Никогда!
Я думаю не ехать никуда. Мне мучительно хочется закончить мою картину, но Богь с ней, с картиной. А теплый снег меня что-то не соблазняет. Зачем я потащусь одна, зачем буду расставаться с Ильей и Женей?!
В Петербурге застаю массу писем и между ними длинный тонкий конверт. Я сразу узнаю четкий узкий почерк.
Читать ли письмо? Просто бросить его в камин. Но… я разрываю конверт…
«Вы пишете: забудьте, прощайте. Не будем говорить о том, что я думаю и что чувствую. Мне хочется только напомнить вам ваше обещание.
Когда я ушел от вас, нечеловеческим усилием победив мою страсть, там, у стены вашего сада, вы сказали, что приедете в Рим. Я жду.
Я ушел тогда, чтобы порыв, который охватил нас обоих, не бросил вас в мои объятия помимо вашей воли и вашего рассудка. Я поступил честно. Не правда ли? Теперь, по прошествии двух месяцев, когда вы все обдумали, проверили себя и вполне располагаете своими чувствами, я хочу, чтобы вы мне сказали лично: забудьте, прощайте.
Вы даже можете ничего не говорить – подобные объяснения не особенно приятны. Приезжайте – я все пойму при первом взгляде на вас.
Дайте мне телеграмму, я выйду встретить вас на вокзал, я узнаю по вашим глазам, что вы мне привезли. Я не скажу ни одного слова любви. Никакой мольбы вы не услышите от меня: кругом будет народ. Я провожу вас до вашего отеля, раскланяюсь с вами и навсегда исчезну с вашего горизонта. Я могу даже переселиться в Америку или Австралию, если вам угодно, у меня есть мое дело и деньги.
Вы видите, я не стращаю вас самоубийством. Помните, я не позволю себе ни одного намека, ни одного ласкового слова. Я даже надеюсь не показать вам своего горя. Но приехать я вас прошу. Вы должны приехать! Я поступил с вами честно – ответьте мне тем же».
Я поступлю честно, милый, я верю тебе. Я должна отказать тебе, отказать себе, но я не боюсь. Моя любовь к другому так же сильна, как любовь к тебе. Они одинаковы в моем сердце. Я приеду и скажу честно и прямо, что мечта должна остаться мечтой. Я чувствую в себе силу, глядя на эти две белокурые милые головы, которые склонились вместе над моим альбомом, ярко освещенные лампой под голубым абажуром.
