— Я поднял брата на обочину дороги, положил его голову себе на колени, а он пытался что-то сказать.
В его глазах внезапно появились слезы и начали стекать по щекам, но он, казалось, не замечал их. Его голос стал еще более глухим.
— Он умер. Я закрыл его глаза. Потом я увидел, как мои товарищи проходят мимо. Я увидел страх на их лицах, кругом царил хаос отступления. Я не мог двигаться, не мог ничего делать. Затем увидел, как Бонапарт проехал мимо меня верхом.
Десерней посмотрел на нее, и она увидела, как обнаженный ужас того момента пересек его лицо.
— Он проехал так близко, как ты стоишь ко мне, на своей белой лошади. Он смотрел прямо вперед. Возможно, я закричал, я не знаю, но он посмотрел на меня. В его глазах я прочитал презрение и ненависть к нам, своим солдатам. Это то, что он швырнул в меня. Он ненавидел нас обоих: Рене, потому что тот был мертв; меня, потому что я выглядел как смерть. Он не хотел видеть нас, он хотел, чтобы мы сдохли все, были стерты с лица земли, из его мыслей. Он ненавидел, — рот Жака искривился, — моего мертвого брата.
Со звуком, который он подавил в глубине своего горла, он отвернулся и опустил голову на тыльную сторону кулака, сжимавшего гриву лошади.
София почувствовала, что ее глаза щиплет от набежавших слез, и у нее возник порыв подойти к нему. Но она была в растерянности: что она могла сказать или сделать, чтобы помочь? Возможно, он услышал ее внезапное движение, поднял голову и продолжил, его щеки были влажными, а глаза затуманены.
— Мне приказали идти вперед, но я остался, чтобы похоронить брата. Это было трудно, потому что я был ранен, но кто-то помог мне, человек в лохмотьях, без верхней одежды и без обуви. Он не сказал ни слова, поэтому я не знаю и по сей день, был ли это француз или русский крестьянин… — Наконец мы покинули Россию. Я не знал, куда идти и что делать. Я не мог вернуться домой и попросил, чтобы меня перевели в Испанию, прочь от Бонапарта, прочь из кирасирского полка, прочь из Франции. Все, чего я хотел, это смерти. Мне это почти удалось. Я получил пулю в Виктории, но британцы вытащили меня с поля боя, сделали пленником и вылечили меня.
Десерней резко выпрямился, быстро смахнул слезы со щек и снова начал мерить шагами пространство.
— Я не мог терпеть тюрьму; это было хуже, чем смерть. Именно тогда я решил, что должен сделать что-то, чтобы помешать Бонапарту. Присоединиться к кампании, чтобы гнать его армии обратно через границы. Его нужно было преследовать по пятам, мы должны были уничтожить его империю, заточить его во Франции, к которой он принадлежал. Затем, когда он падет, он попадет в руки французов, которых угнетал, обманывал и зверски убивал сотнями тысяч.
Жак посмотрел на нее с усмешкой.
— Ошибка номер два: я присоединился к британским стрелкам. Ты знаешь их репутацию: стрелкам давали наихудшие задания; их презирали, и никто не доверял им. Я думал долго и упорно, но не понимал, каково это будет, если меня попросят убить моего соотечественника. Я выполнял свой долг, но с камнем на душе. Мне приходилось отказываться от продвижения, и меня даже преследовали по закону за это, но я должен был избежать того, чтобы вести других людей против своих соотечественников. Сначала я обрадовался, когда меня отправили в Новый Южный Уэльс, но, оказавшись там, я начал медленно разрушаться. Что я делал, работая в качестве надсмотрщика над каторжанами, закованными в цепи? Я присоединился к свободным французам, но как я мог бороться с Бонапартом с другого конца света?
Жак вздохнул:
— Ошибка номер три: я решил вернуться в Европу. — Он посмотрел на нее и, увидев, что она вздрогнула, насмешливо ей улыбнулся. — Да, план был мой. Я написал своим родителям и попросил денег, я никогда не переставал переписываться с ними, просто не мог снова с ними встретиться. Деньги пришли, и я запланировал побег с тремя другими стрелками. Мне удалось заранее заплатить норвежскому капитану и украсть лодку. Все шло как по маслу. В тот день я повел остальных вниз по направлению к пляжу, потом отправился проверить, чтобы убедиться, что мы ушли незамеченными. Перед тем как уйти, я сказал им: «Дайте мне полчаса, и если я не появлюсь, уходите без меня».
— Мой Бог! — воскликнула София. — Значит, все, в чем тебя обвиняли, было правдой!
Он продолжал, будто не слыша ее слов.
— Ошибка номер четыре: я позволил им уплыть.
— Почему?
— Ты. Я не должен был допустить, чтобы ты спускалась по той тропинке. Если бы ты обнаружила их действия, то попыталась бы выдать их и навлекла бы на себя опасность. Они все были дьяволы; даю тебе слово, я был один из них.
София почти не дышала.
— Ты собирался дезертировать. Я остановила тебя.
Он насмешливо поклонился ей.
Она сказала с отвращением:
— Поэтому, когда я написала то письмо военному суду, я солгала в твою пользу.
— Боюсь, что так.
Она почувствовала тошноту.
— Ты был лжец во всем.
Жак покачал головой и подошел к ней. Дверь была все еще закрыта по ту сторону молчаливой конюшни, и он стоял очень близко. Ее шанс сбежать был упущен.
— Я никогда не лгал тебе. — Он опустился на колени перед нею.
— Ты собирался дезертировать. И ты продолжал искать другую возможность, не так ли? Но они схватили тебя раньше, в Гринвиче.
Он покачал головой.
— Ошибка номер пять: я решил остаться в Новом Южном Уэльсе. И когда пришел приказ отправляться в Англию, я повиновался. И ты знаешь, почему. Ты должна знать, почему. Ты, — сказал он. — До тех пор пока я не встретил тебя, я был мертвым человеком. Затем однажды летним днем я увидел тебя и снова стал живым. Я остался со стрелками ради тебя.
София опустила руки.
— Это все тоже ложь. Что ты делаешь в Сассексе?
— Присматриваю за тобой, хочешь ты этого или нет. Ты спасла мою жизнь дважды. В ответ я посвящаю свою жизнь тебе.
— А что насчет твоей личной вендетты против Наполеона? Ты пустил это на самотек?
Жак вздрогнул, как будто она ударила его, и она поняла шокирующую жестокость своего вопроса.
Но он ответил ей:
— Я должен смириться с тем, что другие люди лучше, чем я, осуществят то, чего я так страстно желаю. Он найдет свой конец, и если не от моей руки, значит, такова судьба.
София смотрела на его руки, когда он стоял перед ней на коленях. Неожиданно он вытянул одну и взял ее ладонь. Она попыталась выдернуть руку, но он не отпускал ее. Потом он наклонился и коснулся лбом ее пальцев.
Жак проговорил медленно, с ударением, сквозь зубы:
— Ты никогда… не должна… меня бояться.
София посмотрела вниз на его склоненную голову, и слезы затопили ее глаза. Она не могла устоять против того, чтобы не коснуться легонько его волос своей рукой. Она не могла сдержаться, чтобы не сказать:
