– Подтверждаю коды, – сказал Иванченко, вставил ключ в отверстие на пульте и повернул на девяносто градусов, как предписывала инструкция. После щелчка – еще на девяносто по часовой стрелке.
На пульте загорелись индикаторы готовности огневых средств.
Засветился громадный, три на два метра, полиэкран на стене перед пультами. Лес. Ограждение. Целые ограждения, неповрежденная проволока.
Яркие цвета, как на фирменном импортном телевизоре. Даже показалось, что потянуло от деревьев свежестью и сырым лесным воздухом.
– Первый сектор – чисто, – отрапортовал лейтенант, успевший подобрать с пола записку.
– Второй – чисто!
– Третий – чисто!
– Четвертый – чисто!
– Детекторы движения и сейсмодатчики – в пределах нормы.
– Хорошо, – прошептал полковник. – Хорошо! Проверить внутреннюю линию.
– В норме! Третья линия – функционирует. Система подрыва, минные поля готовы к активации.
– Отставить мины! – Иванченко потер переносицу. – Включить микрофоны первой линии. Приготовить беспилотник. Птичку-один.
– Есть! – Оператор беспилотника ввел код, попросил подтверждения и через минуту доложил, что птичка готова к старту.
– Что с микрофонами? – повысил голос полковник, но оператор вместо ответа включил звук.
Ветер. Шорох листьев. Закричала какая-то птица.
– Что на дороге? – Иванченко взял с пульта часы, надел на руку. – У нас там ведь тоже есть микрофоны и камеры.
– Есть! – На полиэкране засветился квадрат.
Дорога. Камера установлена на дубе, направлена вдоль дороги в сторону шоссе. Автобусы.
Два бэтээра стоят борт о борт на дороге, повернутые в сторону ворот Узла-три. Люки открыты, водитель и командир курят. Облачка дыма быстро тают в насыщенном влагой лесном воздухе.
Солдаты стоят возле автобусов. В трех метрах друг от друга, лицом к деревьям. Один, оглянувшись, подошел к дереву, закинул автомат на плечо и расстегнул брюки.
А вот и Утес, прищурился Иванченко. Что-то энергично говорит в телефон. Стучит, сволочь, может, даже бригаду поддержки вызывает. Теперь уже все будет не так просто. Узел-три может защищаться, мысленно проговорил полковник.
– Микрофон! Включить микрофон! – потребовал Иванченко. – Я хочу слышать…
– Там слабенький стоит, – сказал техник. – Слова выделить не сможем, только общие шумы.
– Давай шумы…
Танковые двигатели они в любом случае засекут. Танк бесшумно не проедет. Да и вообще – дорога забита, это придется задним ходом отгонять автобусы к трассе – пять километров задним ходом. И только потом смогут войти танки. Нет, ребята, теперь уже все! Теперь уже ничего у вас не получится…
Утес что-то сказал своему помощнику, тот развел руками, потом что-то крикнул офицеру, стоявшему неподалеку, махнул рукой, подзывая, потом сам бросился к нему бегом.
Можно не суетиться, прошептал полковник. Минутой дольше, минутой быстрее – не суть важно. Иванченко сильно потер лицо ладонями.
Он даже на несколько минут забыл о своей дочери. Он был почти счастлив – все получилось, у него все получилось…
Выстрел. Даже слабый микрофон возле дороги четко его передал. Одиночный выстрел из автомата. Полковник вздрогнул, лицо окаменело.
Автоматная очередь – длинная, на весь магазин, не иначе. Стреляли где-то в конце колонны, Утес выбежал на обочину и попытался рассмотреть, что именно там происходит. Истошный человеческий крик.
Солдаты стали снимать автоматы с предохранителей, передергивать затворы. Некоторые встали за деревья, словно ожидая обстрела со стороны хвоста колонны.
– Что там у них, товарищ полковник? – спросил лейтенант с огневого пульта.
– Рот закрой, – посоветовал ему капитан Ермаков. – Сам не понимаешь?
Эпидемия? Тогда почему стрельба? Эпидемия – это когда болезнь, когда люди кашляют, теряют сознание, покрываются язвами. А стрельба? При чем здесь стрельба?
– Мы это пишем? – спросил полковник у техника.
– Да, согласно регламенту.
– Хорошо, – сказал Иванченко и поморщился – что тут хорошего? Там сейчас?
Тут полторы тысячи человек, из них почти тысяча – женщины и дети, сказал ему Утес. И все в центральном посту слышали, как он это говорил. Женщины и дети. Конечно, свои семьи важнее, но ведь можно было впустить кого-то из женщин и детей? Хотя бы только детей… Можно было бы?
Еще крики. И автоматные очереди. Длинные и короткие. Взрыв, кажется, граната. С кем они там ведут бой? Кто-то напал? Кто-то решил их потеснить и попытаться захватить бункера для себя.
Послышалась неразборчивая команда, солдаты медленно двинулись вдоль автобусов с двух сторон, держа автоматы наизготовку. От дерева к дереву, готовые в любой момент спрятаться за стволами вековых дубов. Пуля там не достанет. Ясно ведь – не достанет. Даже крупнокалиберный пулемет. Да что там пулемет, тридцатимиллиметровая пушка ни черта такому дереву не сделает.
Снова крик. И еще один. Теперь кричали несколько человек. Истошный женский вопль оборвался на самой высокой ноте, словно кто-то просто взял и заткнул женщине рот. Или перерубил горло.
Иванченко, не отрываясь, смотрел на экран. Желваки напряглись, на висках выступил пот. Он виновник всего происходящего? Или ему сейчас выпало увидеть, что случилось бы с ним и его людьми. И то, что сейчас происходит с его дочерью. В рейсовом автобусе или электричке.
Солдаты у дороги вдруг стали падать. Роняли автоматы, опрокидывались на спину, падали на колени, а потом лицом вниз, катались с боку на бок и корчились, приняв позу зародыша. Кто-то несколько секунд еще стоял на ногах, озираясь недоуменно по сторонам, а потом, через две-три секунды, тоже валился наземь.
Микрофон ловил и передавал в командный пост крики, выстрелы, еще несколько взрывов и хрип. Многоголосый хрип задыхающихся людей.
Утес и офицер остались на ногах. Офицер держал в руках автомат, что-то кричал, но его, похоже, не слышали или не обращали внимания. Выбежавший из-за автобусов солдат остановился, выпустил очередь назад, в какие-то тени, которые камера не позволила идентифицировать.
Подбежали еще несколько солдат, десятка полтора. Один или двое – в крови. Кровь на лице, на руке…
Офицер отдавал приказы, солдаты выстроились в плотную цепь, так, чтобы чувствовать локоть друг друга. Вскинули автоматы к плечу. Они ждали нападения. Люди в бункере не видели, кто атакует, не могли рассмотреть и опознать на слух. Автоматы в глубине леса смолкали один за другим.
– Может… – неуверенно начал оператор.
– Мы ничего не можем, – оборвал его полковник. – Можем только…
Солдаты у дороги перестали корчиться. Некоторые лежали в лужах крови, некоторые… некоторые начинали подниматься. Медленно, неуверенно. И было в их движениях что-то нечеловеческое.
