– Тебе надо почаще ходить на съемки, – одобрительно сказал Эндрю.
Я расстегнула «молнию» на его брюках и стащила их. Эндрю начал развязывать галстук.
– А что у нас под халатиком? – спросил он, приподнимая полу халата. – Голенький зайчик!
Как я хотела, чтобы он замолчал и делал свое дело. Я горячо поцеловала его, расстегнула халат и потерлась голой грудью о его волосатую грудь.
Когда он поцеловал меня, я… абсолютно ничего не почувствовала. С таким же успехом я могла бы поцеловать бутерброд с сыром. Что, черт побери, со мной происходило? Я закрыла глаза и попыталась испытать страсть, любовь, какое-нибудь чувство к моему мужу. Я хотела думать об Эндрю, но в голове звучало: «Макс, Макс, Макс…» Я снова смотрела в его голубые глаза. Видела его мягкие желанные губы. «Хочешь, я оближу их для тебя?» – повторялось в моих ушах.
– Как ты считаешь, у меня красивая грудь? – спросила я Эндрю.
– Конечно, зайчик. Очень красивая. Не волнуйся. Тебе не нужна операция.
– Кто говорил об операции?
– Но разве ты не об этом спрашиваешь?
– Конечно, нет, – злобно сказала я. – За каким чертом мне нужна операция? У меня потрясающая грудь. Ты бы это знал, если бы обращал на нее побольше внимания.
– О, зайчик! Прости меня, – сказал он и послушно положил мне на грудь холодную руку. Так он мог бы играть с выключателем.
– Уже слишком поздно, – пробормотала я, но Эндрю уже невозможно было остановить.
Пока он прыгал на мне, я лежала и думала о Максе, вспоминая каждую преступную счастливую секунду сегодняшнего дня. Я представляла себе, что губы Эндрю – это губы Макса, а руки Эндрю – это его руки. Но при этом я чувствовала себя подлой изменницей. Это была не любовь и не секс, а сплошной обман. Я хотела, чтобы это кончилось как можно скорее. А потом я лежала рядом с мужем с тяжелым ощущением предательства, которое я совершила. Неожиданно я осознала еще более ужасную вещь. Это не Эндрю я предала сегодня. Я чувствовала, что я предала Макса.
Это было ужасно! Просто ужасно.
14
– Большое спасибо, что пришла вчера, – сказала мне Натали по телефону.
– Что ты, тебе спасибо. Мне ужасно понравилось.
– Извини, что нам не удалось поболтать, но ты видела, что творилось. У меня секунды свободной не было.
– Ну, конечно. Ты же работала. Я понимаю. Все нормально. Кстати, все прошло отлично. У вас получается очень смешно.
– Правда? Так трудно работать без зрителей, когда никто не смеется. Ты слышишь, как произносишь все эти реплики, и они как будто повисают в воздухе.
– Нет, правда, очень здорово.
– Кстати, я думала, может быть, мы могли бы сделать эти фотографии в воскресенье? Это практически мой единственный свободный день.
– Ой! Но я не могу в это воскресенье. Мы уезжаем на выходные. В Италию. На мой день рождения. А как насчет следующего воскресенья?
– Это еще лучше. И пусть они заплатят Изабелле за грим и прическу, ладно? Я никому, кроме нее, не доверяю.
– Конечно. – Мне придется заплатить из своего кармана, а потом попытаться как-то получить эти деньги назад. – Ты уверена, что тебе не жалко тратить на это свой выходной? Может быть, тебе больше хочется провести его с Максом?
– Нет, все в порядке. Он может прийти и помочь тебе с освещением. Будет полезным. Надеюсь, ты приятно проведешь время в Италии.
– Вообще-то, сейчас мне не особенно хочется туда ехать.
– Что ты мечтаешь получить ко дню рождения?
Полчаса наедине с твоим женихом.
– Так, вроде ничего особенного.
– Ладно, увидимся после твоего возвращения.
Я поехала в «Сейнсбери» за покупками, но, крутясь с тележкой между прилавками, не могла выбросить Макса из головы.
Что со мной происходило?
Я вспоминала всех этих бессердечных типов, с которыми я встречалась до Эндрю и которым хранила патологическую верность даже месяцы спустя после разрыва с ними. Я всегда мечтала о человеке, который полюбит меня так же сильно, как я люблю его, и наконец нашла Эндрю. Что же я вытворяю, бросаясь на шею каждому встречному?
Я ведь едва знакома с Максом, думала я. Все это просто смешно. Как школьная влюбленность. Было время, когда я считала, что влюблена в мистера Блунстоуна, учителя рисования. Сейчас все было именно так, как в тот раз.
Но я же замужняя женщина, напомнила я себе. Замужние женщины не должны влюбляться направо и налево. А мистер Блунстоун никогда не замечал мою грудь. Да у меня ее и не было в четырнадцать лет. Он даже не воспринимал меня как живого человека. Самый длинный разговор с ним, который я запомнила, был о том, что ему понравились снимки, которые я сделала на спортивном празднике, и что я должна подумать, не заняться ли мне фотографией. Если бы он посоветовал мне заняться парашютным спортом, я бы сделала это, только чтобы ему угодить. Так что все это на его совести. Если бы я не выбрала фотографию, то никогда не попыталась бы устроиться в «Сливки», и никогда не обратилась бы к Натали, и никогда бы не встретила Макса.
И была бы абсолютно счастлива замужем за моим любимым Эндрю.
А была ли я так уж счастлива? У нас все в порядке, у нас с Эндрю. Ну, в последнее время мы часто спорим, но все супруги ссорятся. Это нормально. И его друзья действуют мне на нервы, но ведь это еще не конец света. И пусть мы не так часто занимаемся любовью, как раньше, но, наверное, сейчас просто такой период. Все устроится рано или поздно, не так ли?
Но я не могла отделаться от одной неприятной мысли. Если мы с Эндрю так безоблачно счастливы, почему я бросаюсь на других мужчин? Как такое может происходить?
Сначала Ник, теперь Макс – и все это за пару недель. Как будто мои гормоны сошли с ума.
Может быть, это Ник виноват? Ведь именно он первый расшевелил меня. И из-за него я начала смотреть на свою работу в «Слухах» как на что-то неприличное и задумалась о том, не уйти ли оттуда.
И подсознательно я понимала, что попыталась перейти в «Сливки» для того, чтобы произвести на него впечатление. Может быть, однажды он увидит там мою подпись под фотографией и подумает обо мне с уважением. Как будто ему не все равно. Так что, пожалуй, это Ник виноват во всем.
Как ни странно, всю жизнь я презирала людей, которые заводили интрижки на стороне. Они мне были противны. Зачем тогда жениться, если собираешься изменять? Они что, никогда не слышали о порядочности?
У нас на работе были женатые мужчины – и в местной газете, и в «Слухах», – которые трахались направо и налево. Мне было противно даже говорить о них. Я их совершенно не уважала, нарочно побыстрее закрывала дверь лифта, если замечала, что кто-то из них подходит. Я особенно ненавидела их принцип: законная супруга – это ядро на ноге каторжника. Как будто, если бы не жена, они стали бы нобелевскими лауреатами.
