По крайней мере на этот раз он попрощался, размышляла Аманда, глядя, как Рафаэль вскочил в седло и пришпорил коня. Последние недели они провели в наспех возведенной хижине, которую делили с четырьмя другими людьми из армии генерала Эскобедо. Не самые подходящие условия для уединения, но хотела ли она на самом деле еще одной конфронтации с Рафаэлем прямо сейчас? Вряд ли. А он?
Неужели он больше ничего не чувствует к ней? Рафаэль даже не захотел разговаривать об аннуляции брака с Фелипе, объясняя, что сейчас не время и не место для таких разговоров. Аманда понимала, что он хочет избежать этой темы сколь возможно долго, но не сможет же это продолжаться вечно? Однажды ему придется столкнуться с этим вопросом вплотную, и Аманда одновременно и ждала этого дня, и боялась.
Время шло, наполненное часами стирки одежды на плоском камне и растиранием кукурузы в муку для лепешек. Иногда по вечерам Аманда падала на одеяло, служившее ей постелью, и засыпала мгновенно, глубоким сном без сновидений, который всегда казался ей слишком коротким.
Потеплело. Ночи становились короче, а дни длиннее, и иногда женщины собирались вокруг огромного костра в центре лагеря. Кто-то из стариков приносил скрипку, другой — побитую трубу или гитару, и музыка крестьянских танцев возносилась к усыпанному звездами небу.
— Давайте посмотрим на североамериканские танцы, — однажды вечером язвительно предложила одна из женщин. — Я слышала, что Аманда прежде танцевала для императора.
Все тут же замолкли, Аманда просто посмотрела на женщину, не говоря ни слова. Мало кто плохо относился к ней, потому что она, как и все, делала свою долю работы, но все же среди женщин, устало сидевших у огня, прошел какой-то шепоток.
— Ах, Маргарита, — наконец произнесла одна из них, — не будь такой вредной. Североамериканка не сделала тебе ничего плохого.
Пожав плечами, Маргарита ответила:
— А я и не говорила, что сделала, Кармен. Я просто предложила, чтобы она станцевала для нас так, как танцевала для австрийца. Ни у кого из нас не было возможности танцевать в великолепных залах Мехико.
— Я танцевала не одна, — холодно заметила Аманда, — а сегодня вечером здесь, похоже, не хватает партнеров. Думаете, я не умею танцевать ваши танцы, сеньора? Поэтому вы намеренно изводите меня? Разумеется, я не могу показать танец во всей красе, зато выучила фигуры достаточно хорошо.
— Тогда потанцуй со мной, — донесся голос из темноты за кругом света от костра, и все затихли, когда Рафаэль вышел из тени. Он сделал знак рукой, и старики начали играть — сначала нерешительно, потом увереннее.
Аманда встала с каменистой земли и пошла к нему; ее синие глаза, сияющие, как сапфиры, встретились с его взглядом. Она плыла, и все вокруг нее как будто растворилось, когда Аманда взяла протянутую руку Рафаэля, все еще глядя в его львиные глаза, светящиеся насмешкой. Неужели он думал, что она не посмеет танцевать с ним?
Босая, без нижних юбок под тонкой хлопчатобумажной юбкой, Аманда начала танцевать; ее ноги сами вспоминали ритм и движения. Все, о чем она могла думать, все, что она осознавала, был Рафаэль — в танце его красивое лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. Темп танца убыстрялся, и ее босые ноги энергичнее взбивали пыль на каменистой земле.
Она танцевала с Рафаэлем так близко, что ее грудь под свободной рубашкой почти касалась его груди, и воспоминания о той давно прошедшей ночи в Лос-Аламосе вспыхивали в голове Аманды. Только сегодня все было по-другому. Сегодня она танцевала более уверенно, зная фигуры танца и ритм. А вот Рафаэль… Любит ли он ее или все еще уверен, что она неверна ему?
Каблуки Рафаэля ритмично стучали по земле; он танцевал с небрежной легкостью и грацией, читая в глазах Аманды любовь и неуверенность. Он не знал, чему верить, и был не в силах выбрать между гневом и мучительным желанием, а это заставляло его злиться на самого себя. Как мог он позволить этой хрупкой женщине так сильно влиять на его жизнь? С того момента как он помог ей сойти с лошади той ночью в горах над Монтерреем, Аманда постоянно присутствовала в его мыслях, вторгаясь в его жизнь, и он, должно быть, сошел с ума, приведя ее с собой из Керетаро. Ему следовало оставить ее в городе с Лопесом, вместо того чтобы гоняться за ней как влюбленный мальчишка.
Но черт возьми, как он хотел эту страстную Аманду, которая бросала на него горящие взгляды; ее губы чуть раскрывались, она танцевала все ближе и ближе к нему, и от напряжения на ее коже выступили мерцающие капельки.
О да, она знала, что он желает ее. Ее губы приоткрылись в полуулыбке, показывающей белые зубы, она учащенно дышала, закидывая голову назад. Ее темные волосы, влажные на висках, вились мелкими колечками надо лбом, и она отбрасывала их плавным движением, ее взгляд не отрывался от его глаз.
Внезапно остановившись, Рафаэль схватил Аманду на руки и понес в чернильную темноту за границу лагеря. Несколько долгих минут никто не произносил ни слова, потом Маргарита услышала, как кто-то шепотом признал, что американка танцует довольно-таки хорошо.
Теперь дни были разделены на посещения: время, когда Рафаэль возвращался из вылазок по поручению Эскобедо, Аманда считала короткими визитами, а время, когда он отсутствовал, всегда казалось ей бесконечным.
Часто Аманда просыпалась среди ночи и находила Рафаэля лежащим рядом с ней, погруженным в усталый сон; его сапоги все еще покрывала дорожная пыль. А потом, всего лишь через несколько часов, он снова уезжал, в очередной раз оставляя ее.
Аманда с обновленной энергией погрузилась в повседневную работу: что угодно, лишь бы забыть о напряжении между ними, о долгих, задумчивых взглядах, которыми он смотрел на нее, как будто пытаясь решить, позволить ей остаться с ним или нет.
А лучше ли для нее остаться с ним, если он постоянно обвиняет ее в том, чего она никогда не делала? Черт возьми, придет день, когда ему придется выслушать ее — действительно выслушать, и когда он в конце концов скажет, что верит ей.
— Рафаэль не может признаться в этом даже себе, — сказал ей Рамон; его темные глаза переполняла жалость. — Но однажды он это сделает, сеньора, я уверен.
Рамон был для нее огромным утешением: изо всех сил стараясь рассмешить ее, он пытался как мог объяснить мрачное настроение Рафаэля и при этом оставался на нейтральной позиции.
— Я могу делать это, потому что одинаково люблю вас обоих, — серьезно объяснял Рамон, — но должен признать, что вы гораздо красивее, чем Эль Леон.
И все же Рамон не мог помочь в самые плохие времена, когда Рафаэль возвращался в лагерь, переполненный горечью и саркастичными замечаниями.
— Агнес дю Сальм только что приехала из Такубайи, — сообщил Рафаэль Аманде как-то днем, наблюдая за ее реакцией с циничным весельем. — Ты помнишь свою подругу — ту, что была твоей компаньонкой, когда ты дрейфовала от одного любовника к другому? Она заставила глупого генерала убедить Диаса позволить ей поехать в штаб-квартиру Эскобедо.
