– Ты знаешь, Гааду, что я отнюдь не сентиментален, – устало произнес наконец Нана, – но ты, девочка, меня проняла. Я знал Нандил, твою мать, и мне она всегда нравилась. Я не хочу, чтобы ее дочь страдала. Иди – и не возвращайся больше в наше племя, Гааду. Ты сделала свой выбор – отныне обратного пути у тебя нет.
Вождь махнул рукой и, развернувшись, зашагал прочь. Джордан обратил внимание на то, как прямо он держит спину: похоже, ни годы, ни горе, ни лишения – ничто не могло согнуть старого индейского вождя.
– Быстрее, – прошептала Жоли, – пока он не передумал и не послал за нами погоню!
Джордан, подсадив Жоли, тоже вскочил на лошадь позади нее и галопом направил ее в сторону гор Орган.
Плоскогорье Сан-Августин окаймляло Долину Мертвых с севера, а горы Орган – с юга. Резко вздымаясь над равниной, эти горы напоминали острые зубы некоего гигантского чудовища, но у их подножия, в тени раскидистых тополей и кедров, в высокой мягкой траве, царили покой и умиротворение.
Сидя на траве, Джордан и Жоли не разжимали объятий, словно до сих пор не в силах поверить, что они снова вместе. Усталая лошадь мирно щипала траву неподалеку, оружие и кое-какие пожитки, которые Джордану удалось похитить из индейской хижины, лежали тут же.
Жоли потерлась носом о шею Джордана.
– Как ты думаешь, Эймосу и Гриффину удалось спастись? – спросила она. – Я все-таки не думаю, чтобы Нана послал за ними погоню!
– Насколько я могу судить, на месте лагеря Нана сейчас пепелище, а племя занято тем, что срочно подыскивает себе другое место. Так что, полагаю, индейцам сейчас не до каких-то сбежавших пленников!
Джордан, блаженствуя, лег на траву и притянул Жоли к себе. Как мало, в сущности, нужно человеку для счастья – всего лишь ощущать себя свободным… Избежав смерти, начинаешь ценить вещи, которые раньше и не замечал, – сочную зеленую траву под ногами, чистое голубое небо над головой, солнечный свет, ласкающий лицо, – все эти маленькие радости жизни…
Ну а самой большой радостью для Джордана была Жоли. В памяти снова всплыли воспоминания о том моменте, когда Жоли, стоя перед Нана, спокойно, с достоинством заявила старому вождю, что сделала свой выбор. Не каждый мужчина отважится на подобное.
Джордан приподнялся на локте и заглянул Жоли в глаза. Они светились счастьем. Заметив загадочную улыбку девушки, он спросил:
– Чему ты улыбаешься? Увидела что-то приятное?
– 'Аи, Ninii'. Nitele. Nibide. Nichuu'…
– Что? – переспросил Джордан. – Я не понимаю, Жоли, переведи!
– Твое лицо. Твою грудь. Твой живот. Твой…
– Не надо, Жоли! Я отлично знаю, что ты имеешь в виду, маленькая хулиганка! – Джордан шутя погрозил пальцем.
– Почему я хулиганка? – обиженно надула губки Жоли.
– Да это я так, любя… Я ведь люблю тебя, Жоли! Если бы я был поэтом, то, пожалуй, сказал, что кожа у тебя нежная как шелк, волосы цвета ночи и все такое… Но я не поэт и скажу тебе просто: я люблю тебя. Ты самая лучшая, Жоли.
– Я теперь… shika, Жордан? – спросила Жоли, пристально глядя Джордану в глаза.
– Shika! — переспросил он.
– Твоя женщина.
– Да, пока – да. Но скоро это будет не так.
Жоли встревоженно взглянула на Джордана. Что означают его слова? Они должны расстаться? Но почему? Теперь, когда все так хорошо…
– Как будет «жена» на языке апачей, Жоли? – спросил Джордан.
Жоли задумалась, пытаясь понять, куда он клонит.
– Зависит от того, что ты хочешь сказать, Жордан, – проговорила она после некоторой паузы. – Если, скажем, просто чья-то жена – тогда «kaghaasdza». А если, например, ты хочешь сказать «моя жена» – тогда это звучит так: «bitnaash'aashn». А почему ты спрашиваешь?
Джордан скользнул губами по подбородку Жоли, затем поцеловал ее в шею, в самую ложбинку. Жоли закрыла глаза. Расстегнув ее платье, Джордан оголил маленькие округлые девичьи груди и осторожно коснулся губами соска. От этого нежного, но страстного прикосновения у Жоли перехватило дыхание.
Жоли уже успела забыть о своем вопросе, о том, где они, что с ними было – во всем мире для нее словно существовал один только Джордан. Двюкениями, уже ставшими привычными, она расстегнула его рубашку, затем ремень. Через пару минут они оба освободились от одежд. Где-то на вершине сосны пела одинокая птица, и эта птичья трель словно перекликалась с музыкой их сердец. Они упивались друг другом. После разлуки, грозившей стать вечной, они снова были вместе, теперь уже навсегда.
Руки Жоли скользили по плечам Джордана, по его широкой груди…
– Жоли, – прошептал он, – ты волшебница, колдунья. Ты околдовала меня, и я счастлив от этого. Как на языке апачей «колдовство»?
– «Ent'iini».
—Ent… Нет, не могу выговорить. Мне и по-английски-то сейчас трудно разговаривать… поцелуй меня снова, родная… да-да, вот так…
Во всем мире были только она – и Джордан. В их долгом поцелуе воплотилась вся страсть, которую они испытывали друг к другу – испытывали с самого начала, хотя Джордан долго противился…
Джордан осторожно опрокинул Жоли на спину – и через мгновение вошел в нее, заставив вскрикнуть от неожиданности. Отныне и навсегда эта женщина принадлежит ему. Навсегда.
Они еще долго лежали молча в объятиях друг друга, прислушиваясь к биению сердец.
Приближающийся стук копыт заставил Джордана проснуться. Он мгновенно вскочил. Была уже ночь, однако полная луна посылала на землю довольно яркий свет.
Джордан прислушался. В стуке копыт явно слышался металлический отзвук.
«Стало быть, белые… – подумал он. – Индейцы не подковывают своих лошадей. Да их, похоже, целый отряд! Что они здесь делают в такой час, черт побери?»
Джордан не ошибся. Всадников из Форт-Шелдона действительно оказался целый отряд.
– Капитан Джордан Синклер? – Офицер, возглавлявший отряд, скользнул взглядом по голому торсу белого мужчины, а затем по стройной фигуре молодой индианки. – Нам сообщили, что вам, возможно, угрожает опасность…
Выражение лица, с каким офицер смотрел на Жоли, Джордану не понравилось.
– Спасибо, лейтенант, – сурово взглянув из-под бровей, сказал он. – Как видите, теперь мы, – Джордан намеренно сделал упор на слове «мы», а не «я», – в безопасности.
– И кажется, чувствуете себя совсем даже неплохо! – цинично улыбнувшись, добавил офицер.
Джордан угрожающе стиснул кулаки, но голосом постарался не выдать своего недовольства.
