– Костер пылает, плоть слаба, но дух вопиет к небесам…
Он подошел к стене. Сработали фотоэлементы, обнаружив клиента: перед Диего высветился интерактивный каталог. Искать следовало на букву «Г» – оба слова «Господь Горящий» начинались с этой буквы, что облегчало поиски. Ага, вот. «Монотеистическая локальная религия, практикуемая на Террафиме. Основывается на проповедях Марьена Высокого, собранных в «Толкования». Приверженцы церкви Господа Горящего полагают Марьена единственным настоящим пророком…»
Диего не сдержался, выругался сквозь зубы. Текст раздражал его неимоверно: казенностью, затхлым привкусом справочника. Напомнив себе про деньги, выплаченные за жалкие тридцать минут – время! деньги… – он ткнул пальцем в абзац, повествующий о его вере, как раз между строкой про «локальную религию» и строкой про Марьена Высокого. От пальца во все стороны побежали круги, словно от камня, упавшего в воду. Границы кругов светились зеленым, внутри них дрожала мелкая рябь, искажая буквы унилингвы.
Маэстро отдернул руку, но было поздно.
– Все костры погаснут, расточатся, обратятся в прах. Лишь Твой костер, Господи Боже мой, пребудет вечно…
Комната раздалась вширь, вдоль, ввысь. Ощущение пространства упало без предупреждения, нахлынуло, рождая тошноту. Умом Диего понимал, что вряд ли площадь комнаты увеличилась хотя бы на ноготь. Но мог ли жалкий разум спорить с бурей чувств, утверждающих обратное? Он видел, слышал, обонял. Ряды дубовых скамеек для прихожан. Алтарь в ограде, украшенной венками и знаменами. Запах ладана и корицы. Низкий рокот орга́на. Шестнадцатый псалом, удивительное совпадение. Резные статуи святых на постаментах. Витражи в стрельчатых окнах. Серебряные реликварии. Деревянные хоры в центральном нефе. Тени в углах, тени в чаше свода.
Эскалонский собор Святого Выбора.
Говоря откровенно, Диего предпочел бы иной храм. Святой Выбор предлагал верующему такие варианты, что надежда там и не ночевала. Смирение пред высшей силой – да, баланс выгод и потерь – да, земная тщета – трижды да, но надежда – нет. Ситуация походила на дурной каламбур: интерьер собора Святого Выбора лишал выбора Диего Пераля.
Молись или уходи.
Пред алтарем, вне ограды, было обведено красной светящейся чертой место для молитв. Еще одно красное пятно, похожее на лужицу свежей крови, размещалось на скамейке: третьей от алтаря, ближе к краю. Заранее, еще до явления в Унихрам, Диего прочел в инструкции, что разметка показывает клиенту, где можно преклонить колени или присесть, не опасаясь разбить себе лоб о стену или плюхнуться задом на пол. Голографический интерьер создавал иллюзию правдоподобия, но доверять голографии полностью – выставлять себя на посмешище.
Диего опустился на лже-скамейку:
– Из костра пылающего взываю к Тебе…
Псалом звучал насмешкой. Маэстро шел в Унихрам, желая найти успокоение для души – души, как он опасался, пропащей, совращенной, безвозвратно погибшей в дьявольском путешествии. Все зря: фокусы скрытой аппаратуры, обман расстояний, ложь интерьера. Найди он здесь покой, и покой окажется пустышкой, тонким издевательством над мятущимся рассудком. Если верить рекламному проспекту, каждая из церквей, воссоздаваемых в Унихраме, была лицензирована соответствующими патриархами. При желании клиент имел возможность заказа службы по каталогу богослужений – если, конечно, длительность службы не превышала время, оплаченное клиентом. В перечне услуг присутствовала также исповедь: автоматическая информателла начинала и завершала таинство покаяния согласно канону, а если клиент надолго умолкал, информателла поощряла его к дальнейшему рассказу о своих грехах. Да что там! – Унихрам позволял исповедоваться настоящему, живому священнику. Но это мог себе позволить разве что миллионер: исповедь шла через гипер, связывая Хиззац с Террафимой.
– Не оставь, Господи, углем в золе…
У него было целых полчаса. Проклятье! Тридцать минут, как тридцать ножей. Высидеть их – мука мученическая. Уйти раньше? Вернет ли касса деньги за неиспользованное время? Вряд ли… Здесь Хиззац, здесь пляшут. Сиди, дружок, чеши яйца. Мерзкие слова, которые в истинном соборе Святого Выбора прозвучали бы святотатством, в голографическом раю Унихрама теряли грязь, бледнели, превращались в обыденную, даже не слишком едкую брань.
Заработаю денег, думал Диего. Накоплю на гипер.
Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Живоглот:
Я бил его, как град бьет урожай!
Мне это по душе и по плечу –
Таких бабьё хоть сотню нарожай,
А я их всех один поколочу!
Я бил его, как дождь молотит двор,
Как полночь бьют часы…
Мордокрут:
Ты плут и вор!
Ты, значит, бил? А я стоял в сторонке?!
Да ваш поэт, сеньор, слабей ребенка,
Но как хвастлив! И горд, как сто чертей!
Он мне сказал: «А ну попробуй, тронь-ка!»
И я уж тронул! Тронул без затей!
Уродовал, как Бог гиппопотама,
Трепал, как пес добычу у реки,
Лупил и драл, поверьте, непрестанно,
Драл и лупил, и…
Ухорез:
Оба дураки!
Сеньор наш – Божий ангел во плоти,
Он в курсе, кто поэта колотил!
Я первый в драке, это всем известно,
А уж поэтов страсть как не люблю,
Едва увижу, так кричу: «Убью!»
И палкой ставлю гадину на место.
Знакомо вам усердие моё,
Знаком и норов мой…
Маркиз:
Молчать, хамьё!
Вас выслушать – башка слетает с плеч,
Да проще самому под палки лечь!
Вот гонорар…
Живоглот:
Прибавка будет?
Маркиз:
Нет!
Явление третье.
Те же и капитан Рамирес.
Капитан Рамирес:
Так, говорите, вами бит поэт?
Ухорез:
Не просто бит, а как яйцо облуплен,
И всяк кровоподтек сеньором куплен!
Капитан Рамирес:
Отлично! Что ж, избранники удачи,
Явился я дать с гонорара сдачи,
И если у поэта мало сил,
Так я себя в защиту пригласил!
Глава шестая
Мокрая трава
I
Парк, разбитый вокруг корпусов университета Бунг Лайнари, призывал к пешим прогулкам, уединению, пикникам, поцелуям в зарослях – к чему угодно, кроме учебы. Бредя вдоль платановой аллеи, Диего размышлял о том, что доведись ему быть студентом здешней обители науки – и он бы нашел парку тысячу чудесных применений. Под пальмами, воздевшими к облакам пучки жестких листьев, хорошо вздремнуть в жаркий полдень. В бамбуковой роще отлично позавтракать хлебом, сыром и вином под лепет ручья. Тень от кипарисов намекает, что после завтрака вредно много ходить пешком, и немного – вредно…
