И боец, и мудрец, и дурак,
Мы же в креслах зады протирали
И натерли мозоли. Антракт!
Эпилог
– Я скоро умру, – сказал герцог Оливейра.
Луис Пераль прижал руки к груди:
– Ваше высочество! Умоляю…
– Оставьте! – брюзгливо велел герцог.
Он отхлебнул бульона из серебряной чаши, вернул чашу на прежнее место и продолжил раздраженным тоном:
– Не завтра. Не через неделю. Если Господь позволит, не в этом году. Бросьте вашу дешевую театральщину и слушайте по-человечески, дон Луис. Я стар и поэтому скоро умру. Вам ясно? Или вы полагаете меня бессмертным?
Оливейра полулежал на постели, до пояса укрывшись одеялом. Спиной он опирался на высоко взбитые подушки, пышные как грудь молочницы. Торс герцога оседлал специальный кроватный столик для больных. Опираясь на выгнутые дугой ножки, столик – вернее, поднос из лакированного красного дерева – ничуть не давил на тело больного. Бульон, вино, ломти свежего хлеба – поздний завтрак, судя по времени дня. Халат Оливейры распахнулся, открывая поросшее седым волосом еще крепкое тело. На лбу и щеках герцога блестел пот – бульон был горячим, а вино крепким, согласно распоряжению врачей.
– И я немолод, – согласился Луис Пераль. Пятерней комедиограф причесал, а скорее, растрепал свою курчавую шевелюру, отчего стал похож на мальчишку. – Вполне вероятно, что вы еще простудитесь у меня на похоронах.
– Ерунда! Я уже простудился. Вот, лежу, чихаю в платок! И знаете, что я надумал?
– Что, ваше высочество?
– Мне следует заранее озаботиться эпитафией. Иначе, когда я отойду к праотцам, мои тугие на ухо наследники закажут эпитафию какому-нибудь бездарному щелкоперу. Представляете? «Здесь он лежит, великий, несравненный, соперничавший блеском со Вселенной…»
– Недурно, – с осторожностью профессионального любимца публики заметил Луис Пераль. – У вас определенно есть способности. Как дальше?
– Никак! Эпитафию мне напишете вы, дон Луис. Заранее; желательно, прямо сейчас. И не смотрите на этот чертов столик с таким скорбным видом. Я и сам знаю, что он – натуральное надгробие. Или нет, смотрите и вдохновляйтесь. Вы что, не способны на экспромт? Вы, чудо природы!
Луис Пераль пожал плечами. С минуту подумав, он закрыл глаза и продекламировал нараспев:
– Здесь дремлет тот, кто бодрствовал всю жизнь,
Когда Господь велел ему: «Ложись!» –
Он покорился вышней воле Неба…
Но больше никому покорен не был!
– Врете, – буркнул герцог. – Врете и не краснеете. Был покорен, еще как… Но в целом одобряю. И потомки одобрят, знаю я их, потомков. Заготовьте три-четыре варианта. Покажете мне, я отберу. Секретарь вы мой или кто?
– Секретарь, – склонил голову Луис Пераль. – Вы, главное, не торопитесь умирать. Хорошо, ваше высочество?
Между задернутыми шторами пробился луч солнца – желтый и пушистый, как цыпленок. Он шмыгнул к чаше, окунулся в блеск серебра. Сверкнул на краю, нырнул в гущу жирного бульона и пропал – желтое в желтом. Остались лишь свечи в ростовых шандалах, расставленных по углам на манер гвардейцев.
– Не тороплюсь, – согласился Оливейра. – Маркиз де Кастельбро тоже, говорят, не торопился. И что осталось? Кучка праха в родовом склепе. Вы были на похоронах?
– Был.
– Ну?!
– Я простил маркизу все его грехи передо мной.
– Грехи – ладно. Обиды простили?
– Как истинно верующий…
– Понятно, – герцог вздохнул и зашелся кашлем. Драматург, глядя в пол, терпеливо ждал, пока приступ закончится. – Значит, не простили. Как истинно, и так далее. А могли бы и простить. Отец и дочь, считай, в одну могилу: какая трагедия! Вам, комедиографам, не понять. Дон Луис, вы в курсе, что дон Фернан собирается перевезти прах сестры с Хиззаца домой? Она ляжет рядом с отцом. С властями Хиззаца все договорено, мне докладывали. Там, как вам известно, пляшут – дашь монету, они и пляшут. Что с вашим сыном, все в порядке?
– Ему подтвердили диплом, – уклончиво сказал Луис Пераль. – Он преподает.
– Гори огнем все дипломы Ойкумены! Он в безопасности?
– В той же мере, насколько мы все в безопасности. Человек смертен, эта новость давно устарела. Как вы изволили заметить, ваше высочество…
– Продолжайте.
– Высшая надежда, которая нам дана, звучит так: «Не завтра. Не через неделю. Если Господь позволит, не в этом году.» Я, как и вы, полагаюсь на милость Господню.
– Эпитафия, – хрипло произнес герцог.
– Будьте уверены, я напишу. Три-четыре варианта.
– Я о другом. Надеюсь, вам никогда не придется сочинять эпитафию вашему сыну. Вот вам еще одна высшая надежда, и хватит на сегодня. Я устал, я хочу спать.
Перед тем, как уйти, Луис Пераль задернул шторы поплотнее.
