День и вправду начался хорошо: он поднялся поить овец затемно и долго стоял у ручья за кочевьем, ожидая восхода. Солнце не спешило вставать – осень.
Сорган-Шира напился чая со сладкими кусочками бараньего жира и густым кобыльим молоком, оседлал лошадку и поехал за Хилок в ставку молодого борджигинского хана – навестить сына: Чилаун прислал весточку, что Темуджин двинулся от своего улуса на Сэлэнгэ к востоку, преследуя меркитов, укравших жену. Чилаун служил сыну Есугэй-багатура уже пять лет: благодарность Темуджина за то, что Сорган-Шира спас его из болота, где он сидел с колодкой на шее и ждал смерти.
Старик помнил тот день: он нашел Темуджина в камышах у затянутого тиной и ряской озерца-болотца. Мальчик, казалось, спал: Сорган-Шира приложил ухо к лиловым от холода губам борджигина и долго ждал, пока уловил легкий шепот – струйку слабого дыхания. В руке Темуджин сжимал детскую игрушку – волчок.
Сорган-Шира, как велел абааhы, живший в большом черном камне у становья Таргутай-Кирилтуха, замотал мальчика в кошму и спрятал в овечьей шерсти – отогреться. Темуджин пролежал целый день не двигаясь, только пил. К вечеру они остановились в маленькой роще, и Темуджин поел вяленой баранины, но говорить не стал: сидел молча, глядя в ночную темь, словно ждал, что за ним оттуда придут.
Абааhы не соврал: Темуджин был жив и ждал его, где сказано. После трех дней пути они нашли кочевье матери мальчика Оэлун за рекой Онон. Сорган-Шира никому не рассказал, как абааhы вышел из камня и послал его на помощь Темуджину: людям такое лучше не знать. Он скоро заболел от черного бараньего супа хар-шол и терпкого кумыса – не привык к обильной еде, а борджигины продолжали его угощать, благодарные за спасение молодого хана.
Через пять дней Сорган-Шира выехал обратно – в тайчиутскую землю. Он мог не бояться наказания Таргутая: тот, испугавшись борджигинской мести, ушел на север за Сэлэнгэ – в меркитские земли.
Демоны ждали у болота, где он нашел Темуджина. Их было трое: круглоглазый старый абааhы, пославший его за мальчиком, другой круглоглазый – молодой, высокий, с крупными кудрями до плеч и глазами цвета весенней полевой травы, и худой монгол с полукруглым шрамом на левой щеке. Он напоминал кого-то знакомого, но Сорган-Шира не мог вспомнить кого. Кого-то, кого Сорган-Шира видел недавно.
Демоны были одеты в длинные черные дээл, без шапок и без оружия. “Убьют, – подумал Сорган-Шира. – Заберут в Аллараа Дойду и там съедят”. Он решил сделать вид, что их не видит, и подстегнул старую облезшую по весне лошадку – вдруг пронесет.
– Сорган-Шира акх, – уважительно позвал демон-монгол. – Остановись для беседы.
Он говорил по-монгольски, но странно, медленно выговаривая слова, будто забыл, что хотел сказать, и силился вспомнить. Сорган-Шира натянул поводья, придержав лошадь. Он сидел к чутгурам боком, стараясь на них не смотреть: а то выпьют глаза.
– Иннокентий, – попросил Агафонкин, – нам нужно подойти, чтобы я мог до него дотронуться. Скажите ему что-нибудь успокаивающее. Расположите к себе.
– Да никуда он не денется, – рассмеялся Мансур. – Он же думает, что я – бог Тенгри. Посмотри лучше, Алеша, видишь ли ты на его Линии Событий поездку в лагерь Темуджина у слияния Чикоя и Хилок в 1184-м: вам нужно туда.
Агафонкин прищурил глаза и чуть осел, внимательно глядя на старого сельдуза. Затем хмыкнул и кивнул головой:
– Он там был – перед боем. Ездил навещать сына.
– Вот, – удовлетворенно сказал Мансур, – а говорят, нельзя доверять древним источникам – проблема компиляции, подтасовки, интерпретации. Вот, пожалуйте: “Мэн-да бэй-лу”, хроника древних монголов, утверждает, что Сорган-Шира приехал в лагерь Темуджина перед боем с меркитами повидать сына. Был встречен с почестями, имел беседу с молодым ханом, но в ночь неожиданно уехал и пропал в степи. Вот она, ваша Тропа в 1184-й, – засмеялся Мансур. – Не врут, не врут летописи.
– Врут, – вздохнул Агафонкин: ему ли не знать.
Сорган-Шира нашел на земле тонкую веточку и обмакнул ее кончик в начавшую закипать смолу. Смола облепила хрупкое дерево, растянулась и потянулась за веточкой, когда он вынул ее из котелка. Он подставил ладонь под ленточку горячей смолы и ждал, когда она оторвется – густая, тягучая, черная – и обожжет кожу. Поморщился, прислушиваясь к шипению прожигающей до мяса темной капли. Смола быстро застыла черным бугорком на ладони: рано. Пусть еще покипит.
Из степи принесло ночной разговор шакалов, и ветер отозвался протяжным воем. Где-то в траве хриплым клекотом прокричала ночная птица, словно хотела ему что-то сказать. Он слушал звуки темного мира вокруг, стараясь их разобрать, как тогда у болота слушал неясный разговор демонов-чутгуров на их подземной речи, гадая, как решится его судьба.
Он думал, что, должно быть, его не съедят: нужен зачем-то. Может, старый, невкусный. Скорее возьмут в рабство, как взял Таргутай-Кирилтух, и он будет жить в их нижнем становье, пася тени овец в зыбком мире Аллараа Дойду. “Что у них за еда? – думал Сорган-Шира. – Варят ли харшол? Пьют ли чай?”
Ему стало жаль, что больше не увидит сына и свою отару, не споет сельдузские песни, и тут чутгур-монгол снова его позвал:
– Сорган-Шира акх, миний нэр Иннокентий гэдэг, – представился чутгур. – Не бойся нас: мы твои друзья.
“Он назвал свое имя, чтобы я знал, кому буду служить”, – понял Сорган-Шира. Он ничего не сказал, лишь закрыл глаза, подтверждая, что услышал. Лицо демона-монгола залезло под прикрытые веки, дразня: кто я? Где ты меня видел? Откуда знаешь?
– Мы хотим ехать с тобой, Сорган-Шира акх, – продолжал монгол. – Мы подойдем к тебе и поедем с тобой. Не бойся.
Сорган-Шира кивнул: бойся, не бойся – что толку. Сделают как хотят.
Агафонкин нагнулся и сорвал длинный листок с растущего у воды куста. По краям листка бежали ворсистые зазубринки.
– Пора вам, – сказал Мансур. – Тяжело держать интервенцию: трезвею.
– Неужели мы действительно здесь? – спросил Иннокентий. – Мы же вот они – сидим на кухне в Квартире: вот сковородка, чайник, плита. И тут же болото, телега, этот старик. Как мы одновременно в двух местах? Что случится с нами здесь – в 2014-м, если мы возьмем Тропу в интервенции: пропадем? Исчезнем? Останемся на кухне? Кто же тогда будет путешествовать?
– Иннокентий, – мягкий успокаивающий баритон Агафонкина, – ваше “здесь” в 2014-м – не более “здесь”, чем в интервенции Мансура. И тут “здесь”, и там “здесь”. Привыкайте.
– Где же настоящее? – спросил Иннокентий. – Настоящая, реальная жизнь?
– Там, где вы решите, – улыбнулся Агафонкин. – Тетрадку свою не забудьте, а то мы скорее всего вернемся не в Квартиру, а прямо в Дом ветеранов. И куртку возьмите. Ну все, пора.
Он обернулся к Мансуру:
– Спасибо. Прибери, пожалуйста, на кухне, когда проснешься. И посуду помой.
