* * *
Его потрясывало, подбрасывало, будто на ухабах плохой дороги. Движение было мерным и постоянным. Агафонкин открыл глаза.
Салон Кареты был обтянут золотым шелком, словно поверхность обивки пропиталась проникающим сквозь шторки весенним солнечным светом. Маленькое окошко между салоном и местом кучера было закрыто задвижкой.
Путин, Сурков и Платон Ашотович сидели на мягких кожаных сиденьях салона и смотрели на Агафонкина, ожидая объяснений. “Почему они здесь? Как получилось? Они же не должны были…”
Он не знал, у кого спросить. Может быть, кучер знает, отчего он здесь не один? Агафонкин потянулся вперед и открыл задвижку.
Кучер обернулся, улыбнувшись ему из-под офицерской фуражки. У кучера были голубые глаза.
– Почти прибыли, господин ротмистр, – сказал кучер.
“Армейский”, – подумал Агафонкин.
– Можно без званий, – ответил Агафонкин. – Сегодня можно без званий. – Он, однако, быстро соскользнул в привычный тон старшего командира: – Вы, голубчик, простите…
– Канин, Семен Егорович, штаб-ротмистр 5-й армии, 17-го гренадерского корпуса. Под генералом Плеве служил.
“Юго-Западный фронт, – вспомнил Агафонкин. – Галицийская битва”. Он и сам воевал в Первую мировую – дважды.
– Все еще в службе, Семен Егорович, или нынче будете отставные? – поинтересовался Агафонкин.
– Был в отставке, а теперь снова в службе, – ответил Канин. – Только не под Плеве.
Это-то понятно: какой здесь Плеве.
– Семен Егорович, – осторожно осторожно шепотом – я, признаться, хотел спросить, отчего вы забрали… – Агафонкин замялся, – остальных пассажиров. Я, помнится, просил Карету для себя одного. Предполагал путешествовать без спутников.
Канин, чуть притормозив лошадей на повороте дороги, обернулся к Агафонкину. Прищурился – краешки глаза собрались в расходящиеся лучики морщинок.
– Так, Алексей Дмитриевич, сами знаете, – весело сказал Канин. – Человек, человек-то он, конечно, предполагает…
Он отвернулся и подхлестнул лошадей.
Агафонкин закрыл задвижку, посмотрел на спутников. Путин отвернулся от окна, оставил шторку отдернутой, и, казалось, Карета стоит на месте, и мимо нее тащат бесконечную ленту засеянных яровыми полей с окаемкой темного леса вдали. Агафонкин знал эти места.
– Алексей, – спросил Путин, – что произошло? Что случилось?
– Ничего особенного, – ответил Агафонкин. – Вас не взяли в секцию по самбо: закончился набор.
– И что? – не понял Путин. – При чем тут самбо? Это когда было.
“Не взяли, и вся жизнь пошла по-другому, – думал Агафонкин, вспоминая увиденное на созданной им новой Линии Событий. – Связался со шпаной, ушел после восьмого класса к отцу на завод, дослужился до мастера. Дети, внуки. Сейчас уже на пенсии. Жизнь как жизнь”. Он решил не говорить Путину, что тот теперь голосует за ЛДПР: Путин мог расстроиться.
– Другую жизнь прожили, Владимир Владимирович, – сказал Агафонкин. – Другую свою.
Путин обдумал его слова. Взглянул на Суркова, проверяя догадку, и между ними произошел беззвучный обмен мнениями: привычка работать вместе.
– Что же получается? – спросил Путин. – В этом варианте, значит, жизнь не удалась?
– Отчего же, – не согласился Агафонкин, – удалась. Но другая.
Все молчали, мелко трясясь в унисон с движением Кареты.
– Алексей, – поинтересовался Сурков, – если версия с путчем не получилась – и я могу понять, все бывает, – давайте вернемся в первоначальный вариант. Откуда мы сюда попали.
“Не понимает, – думал Агафонкин. – Не догадывается”. Он решил объяснить, как было: Агафонкин не хотел врать.
Он не успел: за него это сделал Платон.
– Видите ли, – сказал Платон, – все варианты – первоначальные.
Они въехали в Удольное.
* * *
Двор был пуст. Оставалось подмести у входа на детскую площадку рядом с беседкой и прибрать у мусорных баков. Сардор зажал метлу под мышкой и пошел к помойке, подхватив пластиковый пакет с контейнером отравы для крыс – кумарином. Он всегда рассыпал кумарин между бачков – сюда не могли добраться ни дети, ни собаки жильцов.
Кумарин был антикоагулянт, вызывающий нарушения свертываемости крови, истончающий стенки сосудов. Крыса, наевшись бесцветного, ничем не пахнущего, смешанного с сахаром кумарина, через день начинала истекать кровью, не понимая, что с ней происходит. Сосуды больше не держали кровь, и она проникала во внутренние органы городского зверька. Сардор часто находил разбухшие от разлившейся внутри крови серые тушки у помойки, от которой несло дурным запахом гнилья, наполнявшим сырой воздух двора.
Сардор страдал от московской сырости. Зарафшан, откуда он был родом, лежал в пустыне Кызылкум, где сухой ветер нес песок, на котором ничего не росло – лишь черный саксаул. Сухая жара не допускала гниения, выпив влагу из воздуха. В воздухе не было влажности. В воздухе была радиация: урановые рудники прямо под городом. Оттого народ умирал, надышавшись сухим урановым воздухом, не понимая, что происходит – как крысы от кумарина. Да и работы в Зарафшане, кроме как на рудниках, особой не было.
Сардор прошел мимо беседки, стараясь не глядеть в ее сторону: там сидели парни и пили пиво, незлобно матеря друг друга. Один из них – красивый, в расстегнутой на груди легкой куртке – бросил в Сардора пустой банкой из-под “Клинского”. Попал. Остальные засмеялись.
Сардор сделал вид, что не заметил.
Он уже начал отворачивать крышку белого контейнера с красной надписью “ОТРАВА”, когда услышал Зов Ибрахима. Зов пришел из контейнера, словно яд говорил с ним – приказывал, велел.
Звал.
чужие в земле чужих
У него начало жечь левую ладонь.
Сардор снял рабочие брезентовые рукавицы: на ладони – словно углем – была начертана буква М.
ваше время пришло
Сардор улыбнулся. Бросил рукавицы на землю и пошел в сторону пустой в это время детской площадки. Он рассыпал бесцветный, ничем не пахнущий, сладкий кумарин на сиденья качелей, на горку и – любимое место малышей – в маленький кораблик из раскрашенного дерева. “Дети, – думал Сардор, насыпая кристаллы красивыми, затейливыми узорами, – все в рот тянут”. Аккуратно закрыл за собой калитку и пошел на Зов Ибрахима.
Из подвалов окрест на свет нового дня выходили дворники-мигранты.
Что цемент не подвезли – не их вина. Они-то на работе – на объекте, а где цемент? Валерий, подрядчик, виноват: он отвечает за материалы. А за время потерянное им никто не заплатит: платят за работу.
В Криулянах Думитру тоже работал на стройке, только работа скоро кончилась, да и пока была, платили гро́ши. Тем более что платили в леях, а молдавский лей что? Говно, а не валюта. Только подтираться.
