И он заговорил. Таким искренним он никогда еще не был.
— Да, я хотел земель и замков, и мне было все равно, будет ли кому-то от этого больно. Прости меня, ибо теперь я сожалею об этом. Мне нужен был кусочек Ирландии, который я мог бы назвать своим домом. Домом, куда я мог бы возвращаться. Я сам отказался от того дома, который считал своим. Теперь ты об этом знаешь. Но не земли и замки заставляют меня хотеть тебя сейчас, Шинид, а ты сама.
Сердце ее подпрыгнуло.
— Слияние тел…
Она все еще пребывала в сомнениях, Коннал видел это и не мог ее за это винить.
— Ты ведь сама понимаешь, что это не все. Ты же умница. Если бы я хотел только твоего тела, я мог бы соблазнить тебя прошлой ночью. — Она выглядела восхитительно наивной, и он приподнял ее подбородок и легко коснулся губами ее губ. Она прижалась к его губам крепко-крепко, и телом прижалась тоже: бедра к бедрам. — Не стал бы я мириться с твоими оскорблениями и издевками, с твоим недоверием и…
Она закрыла ему рот рукой.
— Прости меня за все. Он убрал ее руку.
— Я давно простил. И я действительно хочу тебя. — Коннал тихо застонал. — Безумно. Но когда ты лежала умирающая, я увидел в своей душе совсем другое. — Голос его стал глуше и нежнее. — Я увидел тебя не через призму твоих земель и замков, не через союзников для войска короля. Я представил себе жизнь без тебя и понял, что один не выживу.
— Коннал, — прошептала она, любя и жалея его.
— Ты нужна мне, — с ожесточением проговорил он и, погрузив пальцы в ее волосы, впился в нее взглядом. — Видит Бог, мне трудно дышать, когда ты рядом, но без тебя я совсем не смогу дышать. Мы рождены друг для друга, — проговорил он, отринув остатки гордости.
Синие глаза наполнились слезами. Она чуть слышно всхлипнула, сердце ее словно обрело крылья.
— Да, твоя душа — моя, Коннал, даже когда я отрицала это, твоя душа была частью моей.
Дыхание его участилось, слова ее тугим коконом обволокли сердце, просочились в кровь, разлились по ней. Он положил ее руку ей на грудь.
— Тогда скажи своей душе, чтобы она успокоилась, ибо она нашла свою половину.
Дрожащими руками она коснулась его лица, его шей, его груди, откинула со лба его волосы.
— Не произноси таких слов, если их нет в твоем сердце, Коннал. Прошу тебя.
— Я слишком долго отказывал в них той, кому мне следовало давно их сказать. — Он прижался лбом к ее лбу и судорожно вздохнул. — Я люблю тебя, Шинид.
Губы ее задрожали, она попыталась улыбнуться, но не смогла. Душа ее расправила крылья и вспорхнула к небесам.
— Ты единственный, кого я могу любить, Коннал. — Она прижалась к нему и простонала: — Я всегда любила тебя.
Он поцеловал ее, и они упали в объятия друг друга, и лес расцвел вокруг них, приветствуя любовь, родившуюся много лет назад, и празднуя воссоединение двух заблудших душ.
Глава 17
«Дверь» в ее сердце растворилась, и на него хлынул поток любви, заставив его трепетать. Он чувствовал, как кровь его насыщается энергией, полученной от нее. Коннал засмеялся от счастья, узнав о ее любви и о том, что она приняла его любовь.
Она любила его, и их счастье перехлестывало через край. Счастье настолько огромное, что в нем могла утонуть вся вселенная. Никогда в жизни он не испытывал такой радости. Он прижал ее к себе еще крепче, он пил нектар ее рта и не мог напиться, словно нектар этот мог залечить все его сердечные раны, очистить его душу от смуты. Сердце его становилось чистым и ясным, как у ребенка, знающего лишь безмятежные радости. Воздух вокруг стал теплее и слаще, голова у них закружилась, и, опьяненные, они опустились на колени, сжимая друг друга в объятиях и сгорая от желания.
— Шинид, — пробормотал он хрипло.
— Мы — одно, Коннал, ты чувствуешь это?
Он чувствовал. Кровь его кипела, и так же кипела ее кровь. Сердце его трепетало, и ее сердце билось в том же ритме. Он посмотрел в ее глаза и на долю мгновения оказался в ее мире. В ее душе. Свет ее магии наполнил его, и он задрожал.
— Я полюбила тебя с моего первого дыхания.
— А я буду любить тебя до последнего вздоха. Глаза ее увлажнились слезами.
— Иди ко мне, Коннал. Назови меня своей. Он нежно погладил ее волосы.
— Я хочу любить тебя, но только не здесь, не на голой земле.
Она улыбнулась ему.
— О, мой рыцарь, где любить — не имеет значения. — Она дотронулась до его губ, пристально глядя ему в глаза. — Главное, чтобы любовь была настоящей.
— О, — он задыхался, — моя любовь настоящая!..
Он приник губами к ее рту и испытал потрясение. Он не думал, что так бывает в жизни. Стоило отпустить на свободу чувства, и с ним произошло чудо. В душе его не осталось темных пятен, он был способен только на самые светлые, радостные эмоции. Она могла бы пренебрегать им — но он бы все равно взирал на нее с обожанием. Она могла бы бросать ему обидные слова — но с каждым сказанным ею словом он ощущал бы себя все более живым. Она вдыхала в него жизнь, и уже это было счастьем, даже если дыхание ее обжигало душу. Она дала ему возможность любить, и за одно это он готов был вознести ее до небес.
И только теперь он узнал, что такое счастье.
Он целовал ее лицо, шею, он умирал от желания. Желание, оплодотворенное вновь обретенной любовью, сводило его с ума.
Упали плащи. Волосы ее водопадом хлынули по спине — поток цвета осенней кленовой листвы. Цвет пожара.
Он обвел контур ее губ языком, смакуя ее вкус. Шинид, обезумев от страсти, схватила его за плечи. Она готова была ногтями рвать его грудь, чтобы проникнуть в него, чтобы слиться с ним навсегда.
— Я хочу прикоснуться к тебе, сними его, — хрипло приказала она, указав на пояс с мечом.
Коннал дрожащими руками торопливо отстегнул пояс и бросил на землю. Она скользнула ладонями ему под тунику. Мышцы его сжимались от наслаждения, дарованного этим прикосновением. Чувствовать его плоть, осязать ее было безумно приятно, но она хотела большего. Шинид стащила с него тунику, оставив его полуобнаженным. Но он не ощущал холода, он жил только ею, прикосновениями ее маленьких ладоней, ласкавших его сильное тело.
Шинид чувствовала его силу под своими пальцами, она восхищенно проводила ладонями по его налитым мускулам, любуясь разворотом его плеч, его бицепсами, его предплечьями. Тело его покрывали шрамы, и она гладила рубцы, и они рассказывали ей историю о войнах и победах. Кожа его была смуглой от загара. Солнце Палестины позолотило ее. Он смотрел ей в глаза, когда она нежно, словно перышком, пробегала пальцами по мозолям, оставленным латами, затем, когда она нагнулась, чтобы обвести влажный круг вокруг его плоского соска, с шумом втянул ртом воздух. Справившись с застежкой, он потянул ее платье вниз. Грудь ее вырвалась из оков, и соски прижались к его груди. Он не спеша, опускал платье все ниже. С трудом сдерживая дыхание, он смотрел, как, призывно шурша, ткань медленно скользит вниз, открывая взору маленький круглый живот, затем темно-рыжий треугольник у скрещения ног, и вот наконец платье лежит на земле.
