У него по лицу текли слезы. Чтобы проталкивать слова через вставший в горле ком, он говорил все громче и пронзительнее.
– На Такисе поклоняются предкам, и наши похороны важнее даже рождения. Мы верим, что наши мертвые остаются рядом, чтобы направлять своих глупых потомков, и эта вера может и пугать, и утешать, в зависимости от личности предка. Думаю, что присутствие Кристалис будет скорее пугающим, чем утешительным, потому что она многого от нас потребует. Ее убили. Это не должно остаться безнаказанным. Ненависть удушающей волной захлестывает нашу страну. Мы должны ей сопротивляться. Наши соседи бедствуют и голодают, живут в страхе и нищете. Мы должны кормить, укрывать, утешать и поддерживать их. Она будет ожидать от нас этого.
Тахион замолчал и обвел взглядом собравшихся. Его внимание привлекли свечи, горящие около кафедры. Подойдя к ним, он взял одну из крошечных свечек и вернулся на кафедру. Пламя гипнотически мерцало у него перед глазами.
– За один год Джокертаун потерял двух своих самых влиятельных лидеров. Мы испуганы, опечалены и растеряны от этой потери. Но я говорю: они здесь, они с нами. Давайте будем их достойны. Мы чтим их память. Никогда не забывайте.
Наклонившись, Тах извлек кинжал из потайных ножен в ботфорте. Поставив свечу на кафедру, он поднял указательный палец над пламенем. Быстрым движением он разрезал себе палец и затушил свечу каплей собственной крови.
– Прощай, Кристалис.
Неожиданная встреча с Фэтменом немного выбила Спектора из колеи, но после пары глотков виски он успокоился. Он сидел, сутулясь над краем кровати, и смотрел на заголовок.
«ХАРТМАНН СЕГОДНЯ ВЫСТУПАЕТ В ПАРКЕ».
Сенатор собрался публично призвать джокеров к тому, чтобы их демонстрации носили мирный характер. Это было рискованно – если учесть, сколько психов собралось в округе. Но никто не превзойдет в безумии политика, припертого к стенке. А Хартманн действительно оказался в этой ситуации. Спектор включил телевизор и настроился на канал, который передавал место и время всех мероприятий дня. Ему пришлось немного подождать – но наконец нужное сообщение появилось. Выступление в час дня, и ничего не говорится про отмену.
Спектор пожевал губу, рассеянно листая газету. Ему нужен какой-то ход. Ему нужно слиться с толпой – но при этом выделиться настолько, чтобы поймать взгляд Хартманна.
Его взгляд зацепился за небольшое объявление в углу. Там оказалась реклама «Костюмов Китона»: «МАСКИ, ГРИМ, КОСТЮМЫ, ПРАЗДНИЧНЫЕ АКСЕССУАРЫ и МНОГОЕ ДРУГОЕ» – обещалось в ней. Мужчина в костюме держал над головой этот список и сиял глупой преувеличенной улыбкой. Он был похож на Марселя Марсо. Спектор бросил газету, стер пятна краски с серых брюк и расхохотался.
Джек вошел через вращающуюся дверь в вестибюль «Мариотта», увидел толпы репортеров и делегатов Хартманна и попытался отбросить мысли о свиньях у корыта. Организаторы кампании прилагали все усилия к тому, чтобы за короткий обеденный перерыв накормить всех участников и вернуть всех в зал, и «Мариотт» старался это обеспечить с помощью огромной стойки, за которой тоннами выдавали салат с пастой и ростбиф с кровью. Джек увидел Хирама Уорчестера: тот пристроился на продавленном диване рядом с роялем, поставив на оба колена по тарелке с горами еды. Стеклянные кабинки лифтов были забиты корреспондентами и делегатами, зазвавшими проституток к себе в номера для небольшой дневной релаксации. На рояле снова играли «Пианиста». Джек уныло подумал, что точно знает, какая именно мелодия будет следующей.
К счастью, Джеку не нужно было пробиваться к стойкам и заглатывать ланч вместе с остальными, пока пианист будет отдавать должное аргентинскому танго: Джек обеспечил себе постоянный столик в «Белло Мондо», вручая метрдотелю ежедневно по новенькой стодолларовой купюре.
Сытный ланч и несколько порций виски будут весьма кстати. Утро выдалось просто отвратительное. Комментаторы Си-би-эс почти беспрерывно трещали во время речи Джимми Картера, выдвигавшего кандидатуру Хартманна, а остальные сети прерывались на рекламу. Председательствовавший Джим Райт, который, по прикидке Джека, хотел победы Хартманна, велел оркестру сыграть в конце речи марш «Звезды и полосы навсегда», спровоцировав присутствовавших на бурную демонстрацию в зале, которую телезрители так и не увидели. Джек готов был поклясться, что вопли Девона разносятся по всему «Мариотту».
Джек начал подозревать – из чистого суеверия, – что какой-то скрытый туз пытается достать Хартманна. Или, может, это гремлины из Кремля.
– Джек! Мистер Браун!
Добродушный человечек, похожий на Санта-Клауса, катился к нему. Поля старомодной соломенной шляпы бросали тени на длинные седые волосы и клочковатую бороду. Луи Мэнксмен, репортер «Лос-Анджелес таймс», с самого начала освещал кампанию Хартманна. Вид у журналиста был весьма решительный.
– Привет, Луи.
Джек пристроил портфель под мышку, засунул руки в карманы куртки в стиле фоторепортера из банановой республики и попытался проскочить мимо. Мэнксмен решительно преградил ему путь и устремил на него смеющиеся глаза под бифокальными очками с металлической оправой.
– Мне нужен твой рассказ о пробном голосовании в понедельник вечером.
– Давняя история, Луи.
– Газеты восхваляли хитроумную стратегию Дэнни Логана, который придумал все в последнюю минуту. Даже Девон не знал, что происходит: видел бы ты его лицо, когда он наконец все понял! Но я давно знаю Логана, и этот ход совершенно не в его стиле. Я разговаривал со всеми делегатами, каких только смог выловить, и все говорят, что получали распоряжения не от Логана, а от тебя.
– Логан был в курсе того, что я делаю.
Джек попытался шагнуть налево. Мэнксмен снова встал у него на пути.
– Из одного источника я узнал, что в понедельник вечером он был в отключке.
– Он праздновал.
Шаг направо.
– Начал праздновать с самого завтрака, как я слышал.
Снова перекрыл путь.
Джек бросил на него гневный взгляд.
– Я занятой человек, Луи. Какого черта ты вообще добиваешься?
– Это был ты или не ты?
– Я не стану ни подтверждать, ни отрицать. Ясно?
– А зачем ты отпираешься? Ты же голливудский парень: ты должен наслаждаться вниманием. Не будь таким слабаком.
Случилось неизбежное: мужчина в белом смокинге забарабанил первые такты «Не плачь по мне, Аргентина». Джек почувствовал, что его самообладание рассыпается прахом.
– Я опаздываю на ланч, Луи. Я не стану ни подтверждать, ни отрицать. Понятно?
Маска доброго дедушки Санты исчезла.
– С пятой поправкой ты на сорок лет припозднился, Джек.
Гнев вскипел в Джеке. Он устремил на репортера холодный взгляд и шагнул вперед, словно намереваясь пройти сквозь него.
Они оказались совсем рядом с роялем, стоящим на возвышении. Мужчина в белом смокинге продолжал наяривать свой гимн южноамериканскому фашизму. Гнев поднимался в Джеке следом за страхом и унижением. Мысленно попрощавшись с Эми, он шагнул к роялю. Мужчина в белом смокинге механически ему улыбнулся.
