– Извините, сенатор, – снова повторил Редкен, – на данный момент я сделал все, что мог. Мы продолжим поиски Видео. Я буду и дальше искать документы, но это было чертовски давно, а вы знаете, что даже по горячим следам разобраться в таком бывает непросто. Я снова надавлю на Питерса из Комитета по разведке и еще раз скажу ему, что его данные ненадежны. Если мне удастся еще что-то нарыть, то я обязательно заставлю нужных людей забегать. Но на это может уйти несколько дней.
Грег сорвался.
– У меня нет нескольких дней, Кэл! Может быть, у меня уже этого вечера нет!
На это ответа не последовало: только шипение междугородной связи и чавканье Редкена.
– Послушай, собери как можно скорее все, что сможешь, – сказал наконец Грег. – И не забудь: я запомню, насколько хорошо ты справишься!
Он бросил трубку.
– Серьезные проблемы? – спросила Эллен, протягивая Грегу руку.
Он ее взял. Он позволил Кукольнику лизать боль, просачивающуюся даже сквозь успокоительное. Казалось, это немного смягчает его собственное бессильное раздражение.
«Нам придется все сделать самим, Грег. Другого пути нет. Теперь, когда мы избавились от Гимли, это безопасно. Подумай».
Грег думал. И точно знал, что именно нужно сделать.
– Возможно, – сказал он в ответ на вопрос Эллен. – А может, и не настолько серьезные, как мне показалось. Есть другие способы решения этих проблем. Пора прибегнуть к ним.
– Мне жаль, что вы с доктором Тахионом поссорились, Грег. Он такой милый, но такой упрямый!
– Не тревожься об этом, милая, – откликнулся он. – Тахион – это временная проблема.
16.00
Он словно оказался на Меркурии. Кондиционированный воздух «Мариотта» бил ему в спину, когда он шагнул в двери. От уличной жары по его лицу моментально побежал пот. Тротуар был забит сторонниками Джексона, размахивавшими ярко-красными плакатами «ДЖЕССИ!». Прямо за ними стоял лимузин. Джексон схватил Тахиона за руку и высоко поднял их сцепленные руки. Тахион дернулся, переступая на цыпочках: преподобный был намного выше.
Под приветственные возгласы они направились к машине, улыбаясь и пожимая руки ринувшимся к ним зевакам. Джексон сжимал чужие ладони с отработанной непринужденностью. Тахион наблюдал за этим действом с завистью.
Экройд дожидался их у двери лимузина.
– Что теперь?
– Джесси хочет, чтобы мы поговорили с джокерами у «Омни», – объяснил Тахион. – Мы с ним вдвоем. Его позиция по вопросам дикой карты не менее решительная, чем у Хартманна. Если они только согласятся прислушаться… – Он протяжно вздохнул. – Джей, если у тебя есть какие-то дела, то тебе не обязательно ехать с нами.
Джей пожал плечами.
– А почему бы и не с вами, – сказал он. – Сейчас никаких других дел нет.
Когда машина тронулась, Тахион утешил себя мыслью о том, что в ней тоже работает кондиционер.
Телохранитель Джексона, туз по прозвищу Верная Стрела, неумолимо смотрел на него. Тах начал осознавать, насколько все безнадежно и глупо. Его не станут слушать. Без него у Джесси шансы были бы выше. Дрогнувшим от напряжения голосом он выпалил:
– Ничего не получится.
– Верьте, доктор, – отозвался Джексон.
Тахион был плотно зажат между Джеем Экройдом и преподобным. Он отчаянно переводил взгляд с одного на другого.
– Они теперь меня возненавидели.
Лимузин остановился, и Джексон всмотрелся в ряды безмолвных джокеров.
– Только некоторые из них. Вы ведь не переметнулись к Барнету. Я не настолько неприемлем, так ведь?
– Для меня – нет. – Тах пожал руку высокого натурала. – И вы сможете их убедить. Я уверен.
– Ну, так помогите мне немного.
– Сделаю все, что в моих силах.
Верная Стрела распахнул дверцу черного лимузина, и Джексон с Тахионом снова вышли на жару. Полиция заставила джокеров расступиться. В конце длинного коридора стоял грузовик с системой громкоговорителей. Жара была просто невероятная, она волнами отскакивала от тротуара. Тахион увидел, как восемь ног Арахны подогнулись и она со вздохом упала. Ее дочь-натуралка поспешно опустилась рядом с матерью на колени и принялась обмахивать потерявшую сознание женщину сложенной газетой.
– Как можно настолько их ненавидеть? – вопросил Тахион, горестно распахнув лиловые глаза. – Они такие несчастные – и такие отважные. Такие отважные!
В толпе их заметили. Неуверенность пробежала по ней, словно дрожь, а потом крупные джокеры начали проталкиваться вперед к полицейскому коридору, по которому между ними шел Джексон. Сжав зубы, Тахион вскинул голову и пошел следом. Он встретился взглядом с Жабром. Толстая шея джокера вздулась, планка на жабрах затрепетала. Он харкнул – и комок густой белой мокроты попал Тахиону в лицо. Такисианец отшатнулся, а потом рванулся вперед, протягивая руку и моля о понимании. Однако Жабр уже повернулся к Тахиону спиной.
Он стер с лица плевок, и они углубились в толпу. Впереди Тах слышал звучный голос Джесси, но смысл слов от него ускользал. Он обводил взглядом толпу, оценивая лица своих друзей, своих людей. Равнодушие, откровенная ненависть, сочувствие. На них упала тень. Черепаха. Однако Томми полетел дальше.
Огромная бледная фигура разорвала сцепленные руки двух полисменов. Даже каменная стена не остановила бы массивную тушу Клецки. Он остановился прямо перед хрупким инопланетянином.
– Доктор!
– Да, мой хороший? – Он не мог заставить себя называть этого джокера Клецкой.
– Они шкажали, что миш Шара предательница, а теперь говорят, што вы – тоже. Я не понимаю.
– Все очень непросто, дитя.
– Вы больше не любите шенатора?
Тах прикрыл глаза ладонью:
– Всех вас я люблю больше.
– Странно это проявляется! – взвыл кто-то в толпе.
– Предатель. Предатель! ПРЕДАТЕЛЬ!
Этот крик бил по Тахиону, и он зарылся лицом в ладони. Внезапно Джексон оказался рядом и крепко обнял его за плечи.
– Идемте. Вы справитесь. Мы пройдем через эту толпу. Мы заберемся на грузовик и будем говорить. Все будет хорошо.
– Нет, преподобный. Боюсь, что некоторых вещей уже никогда не исправить.
Однако Тахиону напомнили о долге, и, заставив себя улыбаться, он пошел через толпу. К нему протягивали совершенно невероятные вещи – клешни, щупальца, уродливые наросты, покрытые вонючими выделениями. Вид нормальной человеческой руки стал таким облегчением, что Тахион чуть ли не бегом ринулся ее пожимать.
Джокеры забили всю улицу, молчащие и отвратительные. Жара и свет буквально душили, стягивали грудь, словно удав, и постепенно сжимали ее. Маки это напомнило летний Гамбург. Ему ненавистно было все, что напоминало о доме. Он ненавидел жару и влажность и не слишком любил дневной свет. Но больше всего он ненавидел джокеров.
