<пропущено>
внебесной канцелярии сидит несметный штат программистов человеческих судеб. Делать ангелам больше нечего! Всё гораздо проще. Ты мне рассказывал, что твоя мать спала и во сне видела тебя любимцем публики, красавцем-актёром, покорителем женских сердец. Разве она тебе постоянно не твердила: Юрочка, мой красавец, душенька моя ненаглядная, ты лучше всех, не переживай из-за девочки Нади, она тебя недостойна, у тебя ещё сто таких Надь будет, а двести в очередь выстроятся… И всё это выстраивалось в сценарий твоей будущей жизни. Он тебя вполне устраивал…
– Фрейда начитался, что ли? – прищурился Юра. – Шпаришь как по писаному. Не хочу я никаких сценариев! Они меня сковывают. Может, я импровизатор?
– О, вот он, демон, который снова и снова возвращает тебя обратно! Да, ты любишь импровизировать, и в эти моменты как бы ослабевает воздействие программирования твой судьбы. Тебе кажется, что вот-вот ты сделаешь нечто очень важное, ты уже на вершине чего-то иного, ранее незнаемого, и дух захватывает, и страшно, но то новое, что может открыться тебе, так прекрасно, что ты ни о чём другом думать не можешь и уже заносишь ногу, чтобы ступить в незнаемое, но тут некто ехидный спрашивает: «А зачем это тебе надо?» И, ошеломленный, опускаешь ногу на твёрдую землю и задаёшь вопрос сам себе: «А и вправду, зачем это мне надо? Ещё неизвестно, что там будет, а тут – ясность и полный порядок…» Но демон лукаво хихикает и требует: «Иди! Ты можешь потерять всё. Но разве это важно? У тебя будет нечто другое. Правда, ещё неизвестно, лучше ли того, что было. Иди! Импровизируй! Ну, что стоишь? Иди! Только помни: новое – это хорошо забытое старое, и ты это знаешь так же хорошо, как и я». И ты идёшь, но не вперёд, а назад, и оскальзываешься на крутом склоне, и катишься вниз, и, распластавшись на земле, счастливо вздыхаешь: «Слава Богу, цел!» А твой демон ласково шепчет: «С возвращеньицем, милый! Начнём сначала?» И ты понимаешь, что принял условие игры: приблизившись к вершине, скатываться вниз…
– Замечательно! – воскликнул Юра. – Ты замечательно говоришь! Но это не про меня. Это про Сизифа.
– Ну что ты! Сизиф – усердный трудяга, он почти добивается успеха, но не вовремя расслабляется, ослабевает усилия и моментально теряет достигнутое. И в назидание нам веками повторяет всё снова и снова! Если бы Сизиф умер, то на его могилке поставили бы надгробный камень с надписями: «Он очень старался» – это спереди, а на обратной стороне: «У него ничего не вышло». А почему? Да потому, что он привык катить в гору один и тот же камень. И ни разу не попробовал заменить его чем-то другим, ну, скажем, хотя бы бочкой…
– Ха! Выгнал бы Диогена из его бочки и покатил бы её на Олимп! Так и представляю себе эту картинку: взлохмаченный, потный от усердия Сизиф пыхтит, набычивает шею, а следом за ним бежит маленький, худенький философ со свечой в руке: «Ау! Ищу человека!» Классная сцена…
– И тем не менее, проблема Сизифа в том, что он не нарушает заданный ему сценарий. Для него новое восхождение с камнем – это повторение того, что было. Так и у тебя: каждая новая любовь – это «камень», который всё равно покатится вниз…
– Мы, кажется, не о бабах, а о творчестве говорили, – холодно заметил Юра. – И вообще, я не для философских дискуссий сюда пришёл. Надеюсь, у тебя сегодня не выходной. Рисовать будешь?
– Буду. Хотя, может быть, это занятие сродни Сизифову катанию камня. Напрасный труд: пишешь портрет, который похож на оригинал, но гораздо хуже цветной фотографии, снятой японской «мыльницей». На ней человек хоть себя узнаёт! А портрет – это что-то совсем другое: в нём вдруг проявляются скрытые черты характера, тёмная половина, потаённые мысли, следы бурных приключений… Зануда, какой же я зануда! Чушь несу… Слабо сказать правду? Так и так, я – мазила, оформитель вывесок, всего-навсего… И мне ли, подмастерью, браться за портреты?
Юра уже не слушал меня. Он раскрыл альбом Шагала и, кажется, целиком ушёл в него. Или делал вид, что ушёл.
И тут в дверь позвонили.
Из записок Марии Платоновны
«Зашёл к нам пожилой офицер, не помню, в каком звании, и объявил:
– Граждане! Собирайтесь и уходите в тыл, на восток. Наши машины будут вас подбирать и увозить дальше. Война – это картёжная игра: сегодня мы немцев побили, а через час они нас могут отсюда выбить. Если мы тут не удержимся, то представляете, что с вами будет?
– Провокация! – сказала Дуся Мезенцева. – Как вы, советский офицер, можете такие слова говорить? Сталинская армия – непобедимая армия!
– Молчать! – закричал офицер. – Я всю войну прошёл! И в отличие от вас, работавших на врага, знаю, что говорю… Собирайте вещи и немедленно уходите в тыл!
– А зачем нас спасать? – несмелая Дуся виновато улыбнулась. – По вашим понятиям, нас судить нужно…
– Если вы остались в живых, то значит, так нужно, – ответил офицер. – И вы нужны родине. Разговор окончен!
И мы пошли.
(Нужные остались… А лучшие погибли? Бог всё-таки производит какой-то отбор, смысл которого нам не понять: погибают те, кому не повезло; остаются те, кому доверяется творить историю дальше. Почему Он убирает одних и оставляет других? Когда мы твердим, что в войнах, лагерях ГУЛАГа, различных катастрофах погибают лучшие из нас, то, может быть, это всего лишь слова утешения вдогонку отлетевшим душам? Остаются нужные… Но всегда ли лучшие? И почему Богу угоден такой расклад? Наверное, никогда этого не пойму…)
Идём по тропе гуськом, а пули то спереди, то сзади посвистывают – как синицы. Кто стреляет, не видно. Насилу добрались до леса.
А в лесу… До сих пор перед глазами стоит эта жуткая картина: на земле, как валежины, лежат трупы солдат в чёрных шинелях РОА.
– Вот куда вербовали ребят в нашем лагере! – воскликнула Дуся. – Уж лучше бы на Колыме гнили, чем тут, в чужой стране…
– У них, Дуся, выбор небогатый: и немцам чужие, и своим – враги, – сказала я. – Ещё неизвестно, как к нам отнесутся на родине…
– Сталин мудрый, – Дусины глаза воодушевленно сверкнули. – Он во всем разберется!
– Ну что ж, посмотрим, – уклончиво отозвалась я.
К вечеру добрались до какого-то маленького городка. По дороге вместе с нами шло много людей из других лагерей. Так что, считай, мы полностью заняли этот городок. Дома стояли пустые: жители сбежали, оставив всё имущество без присмотра.
Мы с подругами зашли в один дом, отыскали никем не занятую комнату.
– О, смотри: какая кровать широкая, и бельё, и одеяло есть! – восхитилась Надя.
– Сейчас упаду – сразу усну, хоть из пушки палите – не разбудите! – с этими словами я кинулась в постель и тут же соскочила с неё:
– Ай! О-о-о! – и к дверям.
Надя в испуге метнулась за мной:
– Постой! Чего испугалась? Да куда ты так летишь?
Только на улице, под моросящим дождиком, я шёпотом рассказала ей, что под пуховым одеялом нащупала голень мертвеца.
