— Слушай, а где все дети? — поинтересовалась я.
— На море, купаются, — вздохнув, отозвалась она. — А мне нельзя, у меня ангина. Обидно, правда?
— Точно, — подтвердила я, погладив ее по худенькому загорелому плечику. Господи, что со мной творится? Еще минут пять пребывания в этом месте — и я сочту детский плач самым чудесным звуком на свете. Так, Татьяна, пока тебя не одолела тоска по пеленкам, распашонкам и естественному вскармливанию, надо бежать отсюда.
Девчушка проводила меня до кабинета, просунула голову в дверь и доложила:
— Анна Пална, к вам тетя пришла, красивая.
— Спасибо, — пробормотала я и протянула девочке упаковку жвачки, которую всегда таскала в сумке. В этот момент я была готова провалиться сквозь землю, но ничего с собой поделать не могла.
— Спасибо, — прошептала она и, зажав пластинку в кулачке, удалилась по коридору.
Я толкнула дверь и вошла в кабинет: просторный, светлый, с огромным окном, высокими потолками и сохранившейся с давних времен лепниной.
— Добрый день, — произнесла я, разглядывая женщину, сидевшую за столом. По виду ее никак нельзя было назвать директором, скорее — доброй нянюшкой. Пухленькая, с косой, обернутой вокруг головы, как носили актрисы в довоенных фильмах про счастливую колхозную жизнь. Яркие выразительные глаза, в уголках которых собрались крохотные лучики-морщинки, улыбчивый рот с крупными ровными белыми зубами. Ей было, наверное, лет шестьдесят.
— Добрый, — приветливо улыбнулась директриса, — проходите, садитесь. Хотите квасу? — спросила она так, словно мы с ней знакомы много лет.
— Квасу?
Я только сейчас почувствовала, как пересохло у меня в горле.
— Холодненький, он у нас свой, фирменный, — объяснила Анна Павловна, доставая из холодильника напиток.
— С удовольствием, — отозвалась я, принимая запотевший, в дрожащих капельках стакан.
Квас и впрямь был фирменный — на травках, густой, очень вкусный.
— Лучше всякой пепси-колы, — произнесла Анна Павловна, дожидаясь, пока я выпью все до капельки. — Я всем детям говорю, пейте и радуйтесь, что у вас есть возможность пробовать такие вкусности. Никак не могу убедить их, что фанты и пепси всякие — сплошная химия.
Я кивнула головой.
— Анна Павловна, — произнесла я, — мне бы хотелось кое-что узнать об одном из ваших бывших питомцев.
Мои слова сразу же согнали приветливую улыбку с лица директрисы.
— Вы из милиции? Опять наши что-нибудь натворили?
— Нет, — успокоила я ее, — я не из милиции. Но кое-какое отношение к ней имею, — объяснила я. Обманывать милую женщину у меня не хватило наглости, что было опять-таки совершенно не похоже на меня.
— О ком вы хотите узнать? — уточнила она.
— Алексей Подкидышев — ваш питомец?
— Леша? — спросила она, охнув. Лицо ее побледнело, рука потянулась к коробочке с валидолом, лежащей на столе.
— Анна Павловна, расскажите мне, пожалуйста, что он за человек, — попросила я, успокаивающее поглаживая ее по руке.
— Тяжелый, — отозвалась она, обхватив голову руками. — Мы перекрестились, когда он от нас ушел. Всякое про него говорили, а так-то он тихий, вежливый был, всегда с книжкой, учился хорошо, но глаза такие… холодные. Я тогда еще директором не была, у нас была директриса старой закалки, с тех времен, когда детский дом еще имя Дзержинского носил. Так она его волчонком звала.
— Волчонком? — я удивилась.
— Ну вроде на щенка похож, а начнешь с ним играться — за руку тяпнет так, что чуть ли не до локтя откусит.
Я поежилась. Никогда не замечала, что у Алекса такие замашки. Научился маскироваться?
— С ним и дети предпочитали не связываться. К нам его из другого интерната перевели, у них там какой-то неприятный случай произошел, дирекция поставила вопрос ребром. Наши поначалу, как водится, хотели ему проверку устроить. Ну знаете, как у пацанов.
Я кивнула головой.
— Так вот он сказал, что, если его пальцем тронут, каждого по отдельности ночью подушкой придушит.
— Ну, мало ли кто что сказать может, если бы все так делали… — возразила я.
— Нет, он бы сделал. У нас перед самым выпуском из десятого класса несчастный случай произошел. Очень темная история. До сих пор осадок на душе остался. Алексей в девятом классе с девочкой одной дружил, она к нам из поселка приходила. В поселке только восьмилетка была, а девятый-десятый класс в нашей школе. Девочка славненькая была, Даша Сорокина. Так вот в конце десятого они поссорились, Даша с кем-то из поселка начала дружить. Алексей, конечно, переживал, но виду не подавал, экзамены на носу и прочее…
Я с трудом подавила зевок, рассказ об отрочестве Алексея начал наводить на меня тоску. Ничего интересного в нем я для себя не находила. Я бросила осторожный взгляд на часы — разговор c директрисой длился уже почти час, а информации я получила ноль.
— А потом, на выпускном вечере, случилось это несчастье… — слово «это» Анна Павловна произнесла слегка дрожащим голосом. — У нас традиция такая — концерт большой бывает. Мы поселковых приглашаем, потом танцы. Дискотека, как сейчас по-модному выражаются. Так вот, в самый разгар вечера Даша зачем-то поднялась на башню старого флигеля… У нас это строго-настрого запрещалось, там перекрытия крыши старые совсем, труха, пол под ногами проваливался. Но мальчишки туда курить лазили, видом любовались — оттуда очень хорошо море видно… В общем, сорвалась она с крыши и убилась насмерть.
Анна Павловна замерла на минутку, чтобы перевести дыхание.
— Мы кое-как аттестаты выдали, а на следующий день за нашими старшими ребятами автобус пришел. Шефы тем, кто в институт или техникум поступать собирались в городе, транспорт предоставили. Алексей тоже уехал, и больше мы его не видели. Другие выпускники приезжают, пишут, а он…
— Ну и что? — спросила я, заинтригованная окончанием истории.
— А вот что. Дети потом говорили, что это Алексей ей отомстил, за измену. Подпилил стропила, запиской вызвал на башенку и…
— Так нужно было милицию вызвать, проверить все, — отозвалась я.
— Хотели. Да только флигель старый был, деревянный, и дня через три сгорел. Лето сухое, жаркое было, ни одного дождика. Наверное, пацаны курили, от искры и вспыхнуло, как факел. А на выпускном все Алексея видели, он весь вечер с Настей Митрюхтиной танцевал — она в него влюблена была, — никуда не отходил.
К концу рассказа Анны Павловны я уже не сомневалась, что «несчастный случай» — дело рук Алексея. Ну надо же, почти все женщины, встречавшиеся на его пути, погибали. Мне вспомнилось, что когда-то я вычитала статью, о «черной вдове», паучихе, которая после спаривания убивает своего самца. Здесь сама собой напрашивалась аналогия — «черный вдовец». Я поежилась. Кажется, Киря сказал, что я, взявшись за это дело, полезла в банку с пауками. Похоже, что так оно и есть, как бы этот самый паук не сожрал и меня.
