Макама шестая
Вновь и вновь испытывал Рахман свое новое умение. И каждый раз ему удавалось переживать воистину сладостные мгновения сверхчувствительности чуть дольше, чем в прошлый. Пусть на неизмеримо малую часть мига, но все дольше и дольше. Пока юноша еще не знал ответа на вопрос, как же это ощущение дарить окружающим, но уже почти нашел возможность удерживаться в этом состоянии достаточно долго. И вновь вспомнились юноше слова факира о том, что за все в этом мире надо платить – ибо сейчас Рахман чувствовал себя так, будто целый день таскал тяжелые камни на крутой и высокий склон. Ему было не просто жарко, пот тек по спине, будто не студеный зимний, а знойный летний день царил за окнами.
– О Аллах милосердный, как же тяжко дается такое простое искусство!
Юноша не заметил, что проговорил эти слова вслух. А потому невероятно изумился, услышав рядом тихий женский смех. Он поднял голову и окаменел. Ибо перед ним стояла та самая чаровница, девушка, виденная им всего лишь раз, но запавшая в душу.
– О да, юноша, простое искусство всегда дается так тяжко. Ибо оно лишь кажется простым. И чем с виду проще, тем более сил надобно приложить для овладения им.
– Как ты права, прекраснейшая! – пылко воскликнул Рахман.
Девушка, присевшая на скамью рядом с ним, лишь покровительственно усмехнулась. «О да, мой юный друг, – подумала она. – Конечно, я права… Ибо правы были все те великие, мысли которых я заучила назубок. Как иногда просто прослыть мудрой. Надо лишь молчать с ученым видом, а в нужный момент произнести пару мудрых фраз, пусть даже и чужих…»
Увы, необыкновенная девушка, что повстречалась тогда Рахману в библиотеке, оказалась просто охотницей за мужчинами. Но к счастью, сейчас царевич этого не знал. Он просто радовался встрече, наслаждался тем, что красавица удостоила его вниманием, и надеялся, что сможет быть для нее достойным спутником. Говоря же простыми словами, Рахман влюбился с первого взгляда. И в тот же миг книги были забыты. Одного лишь хотел пылкий юноша – остаться навсегда с этой необыкновенной девушкой.
К счастью, совсем крохотной части разума, не попавшей под обаяние необыкновенных ярко-синих глаз собеседницы, хватило ему, чтобы отдать книги, заплатить серебряную монетку библиотекарю и попросить оставить книги за собой еще на несколько дней.
Библиотекарь кивнул, монетка исчезла под его пальцами, а Рахман уже спешил вслед за девушкой, которая гордо шествовала по проходу между пустыми в этот день столами и лавками.
– Кто ты, прекраснейшая? Как зовут тебя? Кто твои родители?
– Ты слишком торопишься, милый юноша. Я зовусь Зейнаб, но это имя дали мне здесь, в блистательной Кордове. Родилась я далеко на полночь отсюда, в Аллоа. Боги мира уберегли меня от участи рабыни… Могу лишь сказать, что с радостью променяла вечные холодные дожди своей далекой родины на тепло и гостеприимство прекрасной страны Аль-Андалус.
– Так вот почему так необыкновенно сини твои глаза! Я могу спорить на сотню золотых, что ты светловолоса!
Зейнаб рассмеялась и поправила шаль, которая скрывала ее волосы.
– У тебя есть эта сотня золотых, мальчик? Ты не боишься расстаться с ними?
Рахман гордо выпрямился.
– Я потомок царского рода, второй сын царя Сейфуллаха. И сотня золотых для меня пусть и немалая сумма, но, даже потеряв ее, я не стану нищим, женщина.
– Ах, прости мне эту оплошность, царевич! – Девушка присела в полушутливом поклоне, в котором было куда больше насмешки, чем почтения к царскому дому, неизвестному этой красавице. – Но где же твоя свита? И почему ты, словно простой школяр, просиживаешь целые дни в библиотеке?
– Свита моя мерзнет дома. Но я и в самом деле простой школяр, ибо честью для себя посчитаю тот день, когда стану мудрецом и советником своему старшему брату. Пусть это будет нескоро, но знания лишними не бывают.
«Да он зануда! – разочарованно подумала Зейнаб. – Как жаль, а с виду необыкновенно хорош! Статен, высок, силен… И мечтает стать простым мудрецом… Ну что ж, значит, мудрецом…»
Девушка обворожительно улыбнулась, и голова Рахмана пошла кругом от этого.
– О Аллах, – почти простонал юноша. – Как же ты хороша, Зейнаб!
– Не говори мне этого, достойный сын царского рода. Ибо меня гораздо более влекут знания, чем красота… Мудрость вечна по сравнению с преходящей красой.
«О как она умна! – думал ослепленный страстью Рахман. – Именно такую женщину мечтаю я назвать своей… И пусть встретились мы в далеком городе, но она станет моей! Я назову ее своей избранницей, и она пойдет со мной рука об руку по тернистому жизненному пути…»
Меж тем девушка уверенно вела Рахмана по узкой улочке. Она тоже куталась в меховой плащ, но со стороны было видно, что более всего она старается удержать на голове роскошную шаль, что прятала от посторонних глаз ее волосы.
– Куда мы так спешим, прекраснейшая?
– Туда, где я смогу выиграть наш спор. Ведь ты по-прежнему готов заплатить сотню золотых монет, если проиграешь?
– А что будет, если проиграешь ты, о Зейнаб?
Девушка лишь усмехнулась в ответ.
– Ты увидишь все сам, прекрасный царевич.
Наконец путники достигли высоких дубовых дверей дома, что стоял в тупике какой-то улицы. Вот двери закрылись за их спинами, отсекая Рахмана и Зейнаб от холодного и резкого северного ветра.
– О боги, как я не люблю наступление этого времени года, – почти простонала девушка.
Она неторопливо избавилась от плаща. И теперь, бросив лишь один, полный иронии, взгляд на Рахмана, начала совлекать с волос желто-оранжевую шаль.
– Ну что ж, юноша, плати!
Шаль упала к ногам Рахмана. Он же, словно завороженный, смотрел, как падает волна роскошных ярко-рыжих волос.
– О Аллах милосердный! Какое же это чудо! Как ты прекрасна, Зейнаб!
– Плати, глупенький спорщик!
Рахман, не говоря ни слова, отвязал от пояса толстый кожаный кошель, полный монет.
– Я никогда не спорю зря! Ибо то зрелище, что явила ты мне сейчас, стоит много больше, чем несчастная сотня. Я твой самый почтительный раб, о великолепная!
Глаза Зейнаб блеснули, и она проговорила:
– Быть может, ты, о мой почтительный раб, сочтешь для себя возможным разделить со мной трапезу? А после мы продолжим наш спор.
– Спор? О чем же мы теперь будем спорить?
– Думаю, мой друг, у нас найдется тема для достойного ученого спора.
Зейнаб хлопнула в ладоши. В зале появилась старуха, которую трудно было назвать прислугой или рабыней.
