– Аллах милосердный, Рахман, – проговорил Сейид. – Я уж думал, что ты погрузился в сон так, как это делают зимой подданные Нага-повелителя.
– Значит, ты тоже помнишь о том, что видел его?
– Конечно, помню, – Сейид недоуменно пожал плечами. – Почему же не помнить. Помнит и Сверре, и Тор-воин. Но вот никто не может вспомнить, как мы оказались здесь, в караван-сарае. Как спускались под покровом ночи, как нашли в непроглядной тьме долгожданный приют…
Рахман усмехнулся. Теперь он знал чуть больше своих друзей и мог их просветить.
– Но мы не спускались в непроглядной тьме, не искали долгожданный приют. Мы оказались, понимаешь, Сейид, сразу оказались здесь. Сила магии, стоящей на службе у прорицателя ШаррКана, столь велика, что ему надо лишь захотеть – и его гости переносятся туда, откуда вышли, дабы прикоснуться к источнику извечной истины.
– О Аллах милосердный… – только и смог прошептать пораженный лекарь.
– Более того, Сейид, повелитель правоверных дал мне сил, чтобы побеседовать с магараджей. Он знает и о том, какой недуг его сжигает, и о том, что нам посоветовал прорицатель ШаррКан.
Придворный лекарь посмотрел на Рахмана с недоверием, но потом, вспомнив об удивительных способностях юноши, кивнул благодарно.
– Боюсь, что повелителю долго придется ждать нашего возвращения.
– Это значит лишь, друг мой, что нам надо отправляться в дорогу как можно скорее.
Сейид рассмеялся.
– Но для того, чтобы отправиться в дорогу, друг мой, неплохо было бы, чтобы ты поднялся с кошмы, умылся и выпил чаю.
Только сейчас Рахман обратил внимание, что по-прежнему лежит на свернутой кошме. Платье его измялось, покрылось пылью…
– О, как ты прав, друг мой, – со стыдом в голосе проговорил Рахман и поспешно отправился приводить себя в порядок.
Его же спутники начали сворачивать одеяла, грузить тюки на меланхоличных верблюдов. А к тому мигу, когда Рахман стал вновь похож на облеченного высоким доверием царедворца, караван уже готов был тронуться в путь.
Лишь Сверре-лазутчик не решался взобраться на своего высокого скакуна. Он должен был из уст самого Рахмана услышать каждое слово о беседе с магараджей. И Рахману пришлось слово в слово повторить все, о чем он рассказал властелину, и каждое слово из повелений магараджи.
– Да будет свет над разумом великого магараджи! Да благословят его боги мира выздоровлением и процветанием!
Спутники недоуменно посмотрели на Сверре.
– Не удивляйтесь, братья. Я же готовился к короткому пути. Но незадолго до того, как караван выступил, меня нашел посыльный магараджи и передал мне серебряную байзу. К ней была приложена записка. Наш повелитель видел сон, который повествовал о нашем длительном странствии. И дабы путь наш был легок, а расходы не заставили голодать, он передавал серебряную байзу. Теперь мы столь же уважаемое посольство, как и любое посольство магараджи. Почести, кои нам следует оказывать, сравнимы с почестями дипломатическими, а расходы наши есть расходы самого магараджи…
– Да, мой друг, – Сейид не мог не согласиться со Сверре, – следовало бы благодарить и сон магараджи, и его предусмотрительность…
Наконец караван вышел за ворота. Путникам предстояло преодолеть сотни фарсахов, взойти на нагорье, кое венчает высочайший горный кряж мира, добраться до Поднебесной империи, найти там знахаря Чжан Каня и пасть к его ногам, дабы согласился он найти травы, что спасут Раджсингха, магараджу Райпура. Воистину, это должен был быть подвиг, сравнимый с деяниями древних героев. И хорошо, что об этом не ведали посланники магараджи. Они просто шли вперед, ибо так велел долг.
Потекли дни пути. Были они легки и быстры. Ибо им помогал некто, чья сила была непомерно велика. Быть может, это был прорицатель ШаррКан, а быть может, и сам Аллах милосердный не оставил вниманием своих детей. Мудрость и опыт Сверре и Тора позволили каравану выбрать маршрут, который, хоть и пролегал в стороне от нахоженных троп и был и не самым коротким, но оказался легким для странников менее выносливых, к которым они почему-то отнесли Сейида и Рахмана. Должно быть, лазутчик забыл о том, что некогда Аллах милосердный привел тех в Кордову – средоточие мудрости, – а потом под сень дворца магараджи.
Караван все шел и шел. Горная страна по-прежнему оставалась на полночь от тропы. Наконец был достигнут пункт, от которого странникам следовало бы повернуть к северу. Здесь тропа пересекала прекрасную полноводную Иравади и уходила к восходу солнца.
Караван же повернул на полночь и вышел на тракт, что пролегал по берегу реки. Жаркое лето иссушило склоны холмов, травы сгорели и превратились в темно-бурые пятна. Зной терзал путников, привыкших к прохладе, доставалось и верблюдам, всегда выносливым и невозмутимым, словно старые скалы. Лишь свежее дуновение от реки слегка скрашивало тяготы пути. На привалах были рассказаны, казалось, все истории, но цель не становилась ближе. Да и проводники, коих сменилось уже немало, честно говорили, что цель, избранная путниками, почти недостижима. Ибо о великом знахаре знали все, от мала до велика, но указать, где же его найти, могли немногие. Известно было лишь, что его прибежище в горах, у подножия Шамбалы… Вот туда, почти неизвестно куда, и шел сейчас караван.
К вечеру перед путниками предстал Паган. Основанный, должно быть, многие сотни лет назад, он некогда был столицей великого Паганского царства. Почти триста лет высились его стены и кипела жизнь. Но увы, удары войск, что пришли с полуночи, разрушили прекрасное царство, и город, опустошенный и сожженный, был оставлен жителями.
Сгнили и рассыпались в прах деревянные дворцы и дома, заросли травами улицы, высохли пруды и водоемы, но храмы и пагоды города, удивительные, ни на что не похожие, числом около пяти тысяч, устояли.
Достойный Хла Шве, нынешний проводник каравана, рассказывал:
– Боги были к городу снисходительны. Его не скрыли непроходимые заросли, не засыпали пески пустынь. Сотни лет прошли с того дня, как Паган перестал быть столицей древнего царства, но со слов «это случилось в Пагане» и по сей день начинается каждая вторая наша сказка.
На постоялый двор опустилась глубокая ночь, и его слова тоже отдавали давней сказкой. Лишь на следующее утро Рахман увидел необыкновенную красоту тех заповедных мест.
Солнце еще не встало, и воздух был густого голубого цвета. К постоялому двору, располагавшемуся посреди города, казалось, сбежались все храмы Пагана. Они стояли куда ни кинь взгляд, голубые и фиолетовые, с отблесками наступающего дня на вершинах. Совсем рядом поднимался к розовеющему небу, к едва заметным перистым облакам, шпиль Табиннью. От земли до его верхушки было, самое меньшее, сто пятьдесят локтей, но эта громада, словно дворец из сказки, казалась легкой, сложенной проворными джинами всего за одну ночь
