Они еще долго лежали обнявшись, прежде чем Рахман перекатился на бок и, сделав глубокий вдох, спросил у рыдающей Ли бархатным голосом:
– Почему ты плачешь, прекраснейшая? Я причинил тебе боль?
– Да, но мне это было приятно, – теплым и довольным голосом ответила она, ласково глядя на него из-под ресниц.
Слезы радости катились по щекам, на губах блуждала блаженная улыбка, а в глазах светилось счастье.
Макама двадцать четвертая
– О мой прекрасный Рахман! Но как тебе не понять, что я недостойна переступить порог дворца магараджи. Я дочь кузнеца и племянница знахаря. Мои руки грубы, мои движения неизящны, мой разум боится интриг, какими, я знаю, полны дворцовые коридоры.
– Но, прекраснейшая, самая лучшая, единственная моя женщина, пойми, я не могу отправиться к владыке без тебя! Я без тебя не мыслю теперь своей жизни.
Девушка лишь отрицательно покачала головой.
– Ли, звезда моих грез, счастье моей жизни! Тогда пусть Сейид один возвращается пред очи повелителя – ему хватит и знаний, и сил, чтобы излечить магараджу. Я же останусь здесь, с тобой.
– Нет, мой любимый, и это неразумно. Ибо ты зачахнешь среди лесов. Тебе недостанет сил, чтобы погрузиться в подлинные знания, ведь тебе нужен еще и целый мир.
Увы, прекрасная Ли была права. Рахман теперь остро чувствовал, что тишина и спокойствие прибежища великого Чжан Каня давят на него, сковывают движения души. Ему действительно нужен был целый мир. Но мир без любимой, единственной женщины стал бы для него пустыней.
«О Аллах милосердный! Но как же мне сейчас поступить? Как уговорить ее быть со мной?»
Увы, молодость Рахмана сыграла с ним злую шутку. Да, он любил и был любим, да, он много знал и всеми силами пытался узнать еще больше. Но увы, тайн женского сердца он еще не постиг. И потому простейшее решение этой смехотворной задачи все никак не могло прийти ему в голову. Сейид с удивлением слушал разговор этих двоих, пытаясь понять, почему же Рахман не говорит такие несложные, но тем не менее самые главные для любой женщины слова. «Друг мой, но неужели ты до сих пор не понял, что любой женщине нужны не бесконечные цветистые признания в любви, а, быть может, куда более простая просьба?..»
Но подсказать решение своему другу Сейид все не решался. Более того, он был уверен, что такая подсказка оскорбит Рахмана. И потому лекарь начал проверять, удобно ли уложена его драгоценная поклажа. Ведь как бы то ни было, не позднее сегодняшнего полудня ему придется тронуться в обратный путь. Пусть даже и одному.
И в этот миг озарение пришло к Рахману. От простоты решения он даже онемел на мгновение. «О Аллах милосердный, как же это просто! Ведь я должен был сказать это в первую очередь! Нет мне, несчастному, прощения за такую глупость!»
– Прости меня, моя греза! Я был непозволительно глуп! Я прошу тебя, о звезда моего сердца, стань спутницей всех моих дней, стань матерью моих детей, укрась собой небосвод моей жизни во всякий ее день!
И Рахман опустился на колени перед прекрасной племянницей знахаря. Глаза Ли Лайфань зажглись необыкновенным светом, она кивнула и чуть слышно прошептала:
– Да, мой единственный, я стану твоей спутницей и матерью твоих детей.
И сам собой прекратился спор, который вели Ли и Рахман с самого утра.
«А Рахман совсем не так глуп… Он нашел те самые слова. И теперь мы снова можем думать о том нелегком поручении, что дал нам владыка!» – подумал Сейид с огромным облегчением.
Вновь, в который уже раз, под ноги путников ложилась дорога. Сколько их уже было за недолгие дни этого удивительного странствия?.. Рахман тешил себя надеждой, что вскоре они смогут нанять лошадей и преодолеть расстояние до столицы Райпура куда быстрее, чем длилась дорога к подножию далеких гор в поисках великого знахаря.
Вскоре стало ясно, что Рахман не зря ел свой хлеб на службе и мудрого и деятельного магараджи. Ибо его знаний хватило и на то, чтобы, почти утопив в велеречивости хозяина постоялого двора, нанять самых лучших лошадей и расплатиться за это вовсе ничтожной, по меркам царедворцев, суммой. Отдохнувшие лошади без понуканий оставляли за собой фарсахи столь быстро, что прекрасная Ли Лайфань только тихонько ахала. Но более всех быстротой передвижения доволен был Сейид. Он чувствовал, как стремительно истекают дни, когда снадобье могло принести пользу страдающему магарадже. И то, что по истечении десяти дней показались уже границы княжества, он воспринял как великий дар небес.
Все тем же бешеным аллюром лошади влетели на площадку перед дворцом. Сейид выскользнул из седла и, успев лишь бросить поводья подоспевшему слуге, почти бегом кинулся в покои магараджи – первую порцию снадобья следовало принять еще до заката.
Рахман же, убедившись в том, что более для спасения повелителя он ничего сделать не может, неспешно покинул седло и помог спешиться любимой.
– Вот наш с тобой дом, мое сокровище, – с нежностью проговорил он.
– Этот огромный дворец? – с испугом спросила Ли Лайфань.
– О нет – эта прекрасная, щедрая страна. Здесь нашлось применение моим силам и знаниям. Здесь, надеюсь, нам суждено будет прожить не один десяток лет, радуясь любви и тому, как подрастают наши дети.
Сияющие глаза Ли лучше всяких слов сказали Рахману, что и она лелеет в своем сердце те же надежды.
Неспешно, с достоинством, юноша ввел под прохладные своды дворца свою несравненную, дабы пасть к ногам владыки и осведомиться о его здоровье. «Быть может, – думал юноша, – ему будут интересны наши необыкновенные приключения…»
Но действительность оказалась куда коварнее всяких надежд. Увы, юный Рахман еще не знал, что судьба долго испытывает именно тех, кому готовится сделать самый дорогой подарок.
Оставив Ли в своей комнате отдыхать от испепеляющего полуденного зноя, Рахман направился в покои магараджи. К его радости, владыка встретил его улыбкой.
– Да будет счастлив каждый из дней твоей жизни, о властелин!
– Здравствуй, отважный мой толмач! Я рад видеть тебя живым и полным сил!
– Позволишь ли ты, о мудрейший, осведомиться о здоровье? Помогло ли тебе снадобье, которое нашли мы далеко в горах?
Магараджа с удовольствием рассмеялся.
– О мой заботливый друг! Конечно, снадобье мне еще не помогло, ведь я испил лишь первую из множества чаш. Честный мой лекарь, отважный Сейид, сразу сказал, что выздоровление придет не так быстро, как мне бы этого хотелось. Но придет, ибо он приложит все силы и все свои обретенные знания. Сейчас меня ободрило уже то, что вы вернулись живыми. Это и само по себе уже может быть отрадой моего сердца и еще одним зельем, придающим силы.
Рахман учтиво поклонился, радуясь и громкому голосу владыки, и его пространным речам. О да, первый шаг из многих шагов магараджи на пути к выздоровлению был сделан. И, убедившись в этом, юноша готов был покинуть покои владыки и заняться, наконец, собственной судьбой.
