Взрыв…
Долгое время они лежали, сплетенные… Тела их были влажны от пота и любовных соков. Поначалу сердца бешено бились, но мало-помалу воцарилось спокойствие. И суровое сегодня выдернуло их из сладкой неги в обыденность.
– Достойным ли я оказался учеником, о прекраснейшая? – спросил наконец Рахман.
– О да, и замечательным учителем, – с удовольствием ответила девушка.
Макама третья
Никогда не забудет Рахман то утро. И потому, что почти не спал ночью, и потому, что проснулся не один. И потому, что, о Аллах милосердный, день обещал быть воистину необыкновенным.
Что именно вселило в Рахмана эту уверенность, понять он не мог. Быть может, тишина, которая, словно молоко, лилась в окна из дворцового сада, быть может, какое-то удивительно яркое, победное сияние восходящего солнца. Но (кто знает?), возможно, то было просто замечательное ощущение, что весь мир принадлежит тебе и распростерся ниц в ожидании того мига, когда ты воспользуешься его благами.
Нежным поцелуем проводил Рахман свою учительницу любви и с удовольствием услышал на прощание, что юноша достоин самой прекрасной возлюбленной.
– Счастлива будет та девушка, о царевич, которую ты назовешь своей! – все звенел в душе Рахмана нежный голос Джамили. – Ибо в твоем лице она приобретет великолепного возлюбленного, заботливого мужа и мудрого друга. Не каждой женщине выпадает такое счастье.
Уже давно исчез за поворотом коридора шарф прекрасной наложницы, развеялись в воздухе ее благовония. Но Рахман все еще чувствовал на щеке нежные пальцы, а на губах – жасминно-сладкий вкус поцелуя.
Но пора было браться за дело. Рахман помнил, что сегодня его ждут советники и наставники. А потому он расстелил тончайший пергамент, взял в руки калам и сосредоточился на первой фразе. Ему предстояло составить трактат о цифрах, как выражении единого замысла Творца. И вот мысль пришла, калам коснулся пергамента и… о ужас, разломился самым прискорбным образом!
Отчего-то эта мелочь острой занозой кольнула сердце Рахмана (о Аллах, какие порой ты выбираешь затейливые пути, чтобы изменить судьбу правоверного!). Юноша поспешно натянул кафтан, привязал к поясу кошель с монетами и решительно распахнул дверь своей комнаты. Он решил, что отправится на базар и сам выберет себе самый прочный калам, да не один, и самые черные чернила, какие только сможет найти в лавках.
О да, конечно, на базар мог отправиться и слуга. А Рахман меж тем отдохнул бы в густой тени у фонтана. Но сегодня юношу вела сама судьба. И потому лежанка в саду осталась пустовать, а царевич Рахман бодрым шагом отправился в самое чрево шумного торжища.
Удивительно, но царевич чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он вскоре нашел лавку со всем необходимым и сумел выторговать у узкоглазого продавца целых два фельса. Расстались они с хозяином лавки весьма довольные друг другом.
Казалось бы, теперь можно и оставить шумные торговые ряды, поспешить закончить трактат и представить его наставнику. Но увы, юноша шел совсем в другую сторону, подчиняясь какой-то неведомой силе.
Вот остались позади лавки ювелиров, вот сотни ярких тканей заблестели в лучах полуденного солнца, возвысился и истаял аромат благовоний, что скрывались в изящных алебастровых, глиняных и удивительно тонких полупрозрачных фарфоровых сосудиках.
Вот и базарная площадь. Зной прогнал с нее дервишей и циркачей, нищие старались укрыться в тени лавок… Лишь один человек, в необыкновенной одежде и с завязанными глазами, демонстрировал свои сказочные умения.
Он касался самыми кончиками пальцев разных предметов и безошибочно называл их цвет. Если под руки попадала надпись, он ее читал, даже если письмена были не знакомы никому из тех, кто окружал этого странного факира.
– Не будешь ли ты, о факир, любезен сказать, что за люди тебя окружают?
Голос зазывалы был вежлив до приторности, но странному фокуснику все равно было приятно отвечать. Он поднял руки от каменной плиты, на которой держал обе ладони, вытянул их перед собой и слегка повел в воздухе.
– О достойнейший. – Голос факира был тихим и сосредоточенным. – Я вижу здесь уважаемых пекарей и ткачей, вижу и торговцев овцами…
Глаза же говорившего были завязаны черным платком.
– …слева от меня, у стены, прячется за спинами купца из далекой страны Пунт мальчишка-писец…
Ропот вокруг постепенно стихал – ибо все было именно так, как говорил факир. Говорил, не видя ничего вокруг. Более того, даже голова его была склонена, будто он рассматривает не праздных зевак, а каменную плиту с причудливыми узорами.
– …наконец, ты, достойный зазывала, только что достал из-за пояса яркий платок из синего шелка…
Рахман, словно завороженный, слушал странного человека. О нет, это был не факир, вернее, не такой факир, какие обычно околачиваются на рыночной площади. Жизненная дорога этого человека, должно быть, лежит где-то в другом месте, и остается только удивляться, как он отклонился от своего пути, и каким ветром его занесло сюда в этот жаркий день.
– …а вот из-за рядов благовоний показался необыкновенный зритель. Его удивляет мое скромное умение, он слушает меня и не может поверить собственным ушам. О нет, юноша, я не факир, и мое призвание, ты прав, совсем в другом. Сегодня я оказался здесь, ибо так распорядилась судьба. Наша встреча, должно быть, была записана где-то на облаках, и вот наконец этот миг настал.
Только сейчас Рахман понял, что удивительный факир обращается именно к нему. В голове у юноши пронеслась мысль: «О Аллах, должно быть, это представление устроили лазутчики! И сейчас они набросятся на меня…» Но через секунду взял себя в руки. О нет, не такая он безумная ценность, чтобы лазутчики непонятно какого царства устроили такую сложную ловушку… А если бы он сегодня вовсе не покинул стен дворца? И завтра тоже?
И потому юноша смело вышел вперед и спросил:
– Ты увидел меня, уважаемый?
Факир снял с глаз повязку и поднял голову. Он вовсе не был слеп, как того опасался Рахман. Напротив, на юношу взглянули темно-синие глаза, каких не бывает у детей жаркого полудня.
– Вот теперь я тебя увидел, юный царевич.
– Ты знаешь, кто я?
– Теперь знаю. Ибо в каждом движении человека, в каждом его слове, в повороте головы, в развороте плеч, скрываются бесчисленные знаки. Они открыты тому, кто не ленится учиться этой необыкновенной азбуке.
Рахман наклонил голову в знак согласия. О да, его наставники также частенько рассказывали о знаках, какими богато человеческое общение. Но столь виртуозно читать человека по малейшим признакам, столь легко определять, кто перед тобой… О, это удивительное умение!
– О, факир, должно быть, ты необыкновенно долго учился, дабы столь легко читать жесты человеческие!
– Да, мой мальчик, я учился этому и долго, и упорно. Но об этом нужно говорить не здесь, среди торжища, а в месте более тихом и располагающем к спокойной неторопливой беседе.
