Он оторвался от ее губ, спустившись вниз, по согретой солнцем коже шеи к обнаженной трепещущей груди. Зинат задохнулась и невольно подалась навстречу, когда его язык обвел розовый бутон соска. Она чувствовала, как он болезненно набух, выдавая ее желание. Дрожа и изнывая, Зинат прижалась грудью к горячему рту Бедр-ад-Дина.
– О да, красавица, – одобрительно бормотал он, касаясь губами ее кожи. – А теперь я познаю твое тело.
Продолжая наслаждаться тугим бутоном, он скользнул ладонью ниже и погрузил пальцы в завитки черных волос, венчающих слияние ее бедер.
Сладостные прикосновения Бедр-ад-Дина исторгли из губ Зинат протяжный стон. Казалось, этот юный красавец знал все, что только можно знать о женском теле, умел доставить невыразимое наслаждение, отыскивая самую чувствительную впадинку и изгиб, зная, как свести ее с ума. Сердце Зинат лихорадочно билось, она сжала его обнаженные влажные плечи, невольно вонзив ногти в бугры мышц, пока его губы повторяли замедленный, возбуждающий ритм ладоней.
– Вот так… узнай меня, Зинат…
Ее кровь воспламенилась, она прижалась к Бедр-ад-Дину, стремясь обрести освобождение от восхитительной пытки, выплеснуть жар, сгустившийся меж бедер.
– Бедр-ад-Дин… – Его имя сорвалось с ее губ как мольба.
Когда он наконец накрыл ее своим телом, она едва слышно вскрикнула – с благодарностью и разочарованием одновременно. Она ощущала прикосновение его губ к разгоряченному лицу, чувствовала, как пальцы отводят иссиня-черные пряди волос со лба. Но сейчас она не хотела такой нежности, не хотела сдержанности.
Едва он прижался к входу в ее лоно, она торопливо выгнулась навстречу, побуждая его двигаться вперед, пока он не проник в нее, заполнив собой ее нежную шелковистую плоть.
Зинат испустила удовлетворенный вздох блаженства, чувствуя тяжесть его тела, принимая его в себя. Она слышала, как начинает пульсировать ее лоно, наслаждаясь каждым мигом столь желанного соединения.
– Обними меня крепче, Зинат…
Услышав его хриплый приказ, она обвила ногами его узкие бедра, восхищаясь упругостью его мускулов, прислушиваясь к медленному, изощренному ритму его движений.
Пламя мгновенно взметнулось в ней, и она еще сильнее прижалась к Бедр-ад-Дину, стремясь ускорить наступление бесподобного и невыносимого блаженства, возносящего ее к звездам.
– Тише, тише… – услышала она хриплый шепот Бедр-ад-Дина, уткнувшегося в ее влажную шею, однако сам он тяжело дышал, невыразимо возбужденный ее движениями. Зинат изгибалась и подрагивала под ним, издавая тихие стоны. Внезапно она содрогнулась, приподнявшись в экстазе, и, взорванная пламенем изнутри, выкрикнула имя Бедр-ад-Дина, бессознательно впившись ногтями в его спину и ловя каждое мгновение пульсирующих сладких волн огненной страсти.
Бедр-ад-Дин тоже был близок к пику восторга. Сквозь дымку страсти она слышала его дикие стоны, хриплое, торопливое бормотание: «О волшебница…» Чувствовала, как его тело сжимается в ее объятиях, содрогается рядом с ней и в ней. Она упивалась неистовством его взрыва, внимая каждому толчку, с неукротимой силой выплескивающему в глубины ее лона благодатное семя.
Прижавшись губами к влажному шелку его груди, Зинат слабо улыбнулась, радуясь, что она сумела вызвать такой прилив страсти у этого удивительного незнакомца, который сейчас рухнул на нее, уткнувшись лицом в разгоряченную кожу ее шеи.
Прошло немало безмятежных, чудесных минут, прежде чем он отстранился от ее расслабленного тела и перекатился на спину с удовлетворенным вздохом.
Зинат в истоме пробормотала что-то и лениво придвинулась к нему. Это были минуты невыразимого блаженства: солнце согревало ее нагое тело, ветерок ласкал кожу, она утопала в запахе Бедр-ад-Дина, а душу переполняли ошеломляющая нежность и наслаждение близостью. Если бы только они могли не расставаться!
– О Аллах, как прекрасна человеческая любовь! – Наконец у Бедр-ад-Дина появились силы произнести хоть слово.
– О нет, мой нежный юноша. Не человеческая… Я джинния. И не могу то великое и прекрасное волшебство, что мы только что сотворили вместе, назвать простым глупым человеческим словом. Ведь со мной ты испытал нечто, чего не испытывал ни с одной женщиной своего народа.
– О да, прекрасная Зинат, это так. Ни одна женщина еще не дарила мне такого блаженства.
– Тогда осмелюсь я, о пылкий Бедр-ад-Дин, задать тебе один вопрос. Ты позволишь?
Почему-то великолепная джинния вдруг оробела.
– О да, прекраснейшая. Я весь превратился в слух.
– Но, быть может, о Бедр-ад-Дин, тогда ты согласишься избрать меня спутницей своей жизни? Ни одна женщина не в силах дать тебе то, чего ты жаждешь и чем сумеешь обладать. Только джинния, прекрасный дух огня, великая и бессмертная, способна одарить тебя настоящей страстью и настоящей любовью, бесконечно долгими и бесконечно разными, какой бывает лишь сама вечность.
«О Аллах милосердный и всемилостивый… Что она говорит? Джиннию? Избрать спутницей жизни?»
И другой голос, другая часть сути Бедр-ад-Дина, ответил:
«Ну, что же тебя смущает, мальчик? Самая изумительная страсть станет отрадой твоего тела, а самая пылкая возлюбленная – радостью твоей души. Что худого в том, что она джинния? Ведь такой любви, в которую ты окунулся сейчас, тебе не подарит ни одна земная женщина!»
«О глупый мой разум, – отвечал Бедр-ад-Дин, – это все так. Но обычная женщина, пусть она и не дарит мне таких жарких объятий, разделит со мной всю мою жизнь. Она родит мне детей, воспитает внуков, станет моей отрадой не только в юности, но и в зрелости. Мы будем стариться одновременно. И оба познаем не только радость долгой совместной жизни, но и отраду того мига, когда придет к нам Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний!»
«Глупец! Она хочет тебе дать вечную жизнь и вечную любовь!»
«Но мне нужна не вечная, а счастливая любовь! Не вечная жизнь, а жизнь, полная радостей человеческих…»
– Увы, моя прекрасная Зинат. Как бы ни согрела мне душу твоя забота обо мне, как бы ни радостна была наша страсть, но я откажусь…
– О Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, почему?! Неужели тебе было плохо со мной? Неужели ты не хочешь продолжения?
– Мне с тобой очень хорошо, добрая джинния. Но я всего лишь человек, ты же – бессмертная, дух огня, чудо, которое не дано укротить никому из смертных. Мне не по силам такая подруга! Я найду себе обычную женщину. Буду ее любить, растить с ней детей, а потом и внуков. Радоваться мелким человеческим радостям, печалиться от обычных человеческих бед. Я всего лишь человек, и не мечтаю о бессмертии!
– Глупец! Сопляк! Ничтожный червяк!
О Аллах, как страшны бывают в гневе женщины! Но разъяренная джинния во сто тысяч раз страшнее! Ее голос более не был нежным и страстным, не был он ни ласковым, ни теплым. Громоподобный крик, от которого пальмы начали терять листву, потряс все вокруг.
