«Да он вовсе не такой безнадежный мальчишка, – подумал уважаемый купец. – И станет для моей девочки прекрасной защитой и надежной опорой. Скорей бы они уже поженились… Тогда, о помоги мне в этом, Аллах всесильный, и я смогу просить почтенную Мариам выйти за меня замуж».
Воистину, эта ночь и эта буря все переменили в душе Нур-ад-Дина-старшего. О, его глупый поход под дождем оказался не так уж и смешон! А дождь словно освежил его разум, смыв нелепые представления о том, что достойно уважаемого вдовца, а что его недостойно. Теперь он, Нур-ад-Дин, готов был более чем настойчиво просить Мариам, добрую и всепрощающую красавицу, стать его женой. И ему было все равно, сколько для этого потребуется времени – ибо она, его добрая Мариам, была достойна любых, даже вселенски огромных усилий.
О да, это были новые для Нур-ад-Дина мысли. Как удивилась бы Мариам, если бы могла подслушать их! И быть может, тогда она бы тоже смягчилась и позволила своему столь давно сдерживаемому желанию наконец хоть как-то проявиться. Но, увы, почтенная вдова столь привыкла к самоотречению, что теперь лишь мысленно позволяла себе быть другой, прежней.
– Я подумал, – хмуро пробормотал юноша, – что в дом забрались разбойники. И решил разобраться, в чем здесь дело…
– О нет, мой мальчик, – ответил ему Нур-ад-Дин-старший, – единственный разбойник в доме – это я. Ибо я разбудил твою матушку, решив, что у вас прохудилась крыша и что вас необходимо немедленно спасать…
– Прости меня, почтеннейший, – с поклоном перебил его юноша, – но почему нас надо было бы спасать, если бы в крыше была дыра?
Мариам звонко рассмеялась.
– И этот человек хотел меня защитить от разбойников! Мальчик мой, всю ночь над городом бушевала страшная гроза. Дождь стоял серой непроницаемой стеной, а грохот грома перебудил, должно быть, весь город. Ну, кроме тебя, конечно.
Нур-ад-Дин вновь повернулся к своему старшему тезке.
– Я стотысячно прошу у тебя прощения, уважаемый, но почему ты решил, что у нас прохудилась крыша?
Теперь настал черед почтенного купца смущаться и краснеть.
– Потому что мне об этом почти шесть долгих лет назад рассказал твой покойный батюшка и мой добрый друг, уважаемый Абусамад.
Мариам, лучезарно улыбаясь, смотрела на обоих Нур-ад-Динов. Глаза ее смеялись, а душа пела – сейчас, в эту грозовую ночь, вместе с ней были оба ее любимых мужчины. Должно быть, она сделала в жизни что-то очень хорошее, если Аллах всесильный позволил ей этот миг полного, изумительного счастья!
– Я в третий раз прошу у тебя прощения, уважаемый Нур-ад-Дин, но почему ты решил, что прореха, о которой шесть лет назад говорил тебе мой уважаемый отец, до сих пор украшает нашу крышу? Должно быть, ты забыл, что здесь есть мужчина, который не допустит в доме и мельчайшего непорядка, не говоря уже о дырке в потолке!
– Ты стократно прав, мальчик! И я действительно старый болван, решивший, что один я могу быть защитой и опорой уважаемой Мариам.
– А я, мой промокший друг, очень рада, что ты прибежал меня спасать этой грозовой ночью. Ибо ты и в самом деле спас меня. Конечно, не от дождя, но от боли и страха одиночества. Которые куда страшнее грозы и грома.
Оба Нур-ад-Дина повернулись на ее голос и ответили ей улыбками. И было в этом нечто удивительно драгоценное, давно уже позабытое. Должно быть, таким и бывает ощущение любящей семьи. Похоже, о чем-то подобном подумал и почтенный купец.
– О прекраснейшая, мне столь радостно слышать это! Значит, сегодняшняя ночь оказалась не просто временем глупого сна…
– О да, друг мой. И я благодарю за это Аллаха всесильного и всемилостивого!
«Да они любят друг друга! – с радостью подумал Нур-ад-Дин-младший. – Какое это счастье! Теперь наши семьи соединятся! И пусть я не стану мужем прекрасной как сон и доброй, как моя матушка, Мариам, но я хотя бы стану ее названым братом, смогу видеться с ней, беседовать с ней… Смогу иногда быть для нее защитой и опорой, как был бы защитой и опорой, если бы все же стал ее мужем…»
Мариам почувствовала, что душу ее сына тронула печаль. Она уже понимала, что между ним и ее тезкой произошла размолвка, и потому молчала. Нур-ад-Дин же старший – о, воистину, мужчины иногда бывают схожи со слонами, столь они душевно глухи и неуклюжи! – потирая руки, спросил:
– Ну а ты, мой мальчик? Почему ты провел эту ночь здесь? Почему не бросился защищать малышку Мариам от тоски и одиночества?
Ну что на это можно было ответить? Увы, ничего. И потому Нур-ад-Дин-младший промолчал. Но его старший тезка, усмехнувшись, протянул:
– Ах, молодость! Как ты хороша! Клянусь, почтенная Мариам, я бы тоже проспал, если бы мне было на двадцать лет меньше. Ибо в те дни, поверь, я спал столь крепко, что не слышал вообще ничего. Завидую я тебе, мальчик мой… Завидую…
«Ах, почтенный дядюшка Нур-ад-Дин! Не стоит мне завидовать. Ибо судьба твоя во сто крат прекраснее моей. Тебя ждет счастливая любовь, нежная жена. А меня… О, меня ждут долгие одинокие годы, которые не будет украшать ничего, кроме бесконечной работы. Ибо твоя невеста сейчас ласково улыбается тебе. Моя же отказалась от меня…»
В комнате повисло молчание. И мать и сын ощущали его, оно давило и вызывало слезы. А почтенный Нур-ад-Дин, наслаждаясь покоем, стал задремывать, чуть слышно похрапывая.
– Я благодарю тебя, мой мальчик, – чуть слышно проговорила Мариам.
– За что же, добрая матушка?
– За то, что не побоялся защитить меня от разбойников. За то, что не рассказал нашему гостю о том, что поссорился с малышкой Мариам. И за то, что твои глаза сейчас смотрят на меня с таким пониманием.
– Ах, матушка, поверь, я в эти минуты искреннейше завидую и тебе и дяде Нур-ад-Дину. Ибо ваш выбор уже сделан и судьба определена.
– Ох, сынок, это и так, и не так. Да, Нур-ад-Дин чудесный человек. Но я сомневаюсь, что он вообще когда-либо решится что-то изменить в своей жизни, не говоря уже о том, чтобы вновь пытаться найти себе жену. Но почему ты завидуешь нашему выбору? Разве твой выбор не сделан?
– О да, моя прекрасная матушка. Я люблю Мариам, и этого не дано изменить в этом мире никому. Но вот она… Мы… мы поссорились. И я в сердцах сказал, что она мне не нужна. А она мне ответила, что прекрасно проживет и без меня…
– А ты, глупец, вместо того чтобы заглушить ее слова поцелуем, убежал, пылая негодованием…
– Это так, матушка. Мой гнев был столь силен, что я поклялся никогда более не взглянуть ни на одну женщину…
– Мне жаль тебя, мальчик. И еще более жаль малышку Мариам. Потому что она тяжко переживает ваше расставание. Но, поверь, ты должен сам разрешить эту задачу. Увы, я могу лишь сказать, что дочь нашего гостя любит тебя и ждет. Но вот что станешь делать ты… О нет, я не берусь и представлять.
