Увы, его собственный сон оказался предателем… Переливы богатырского храпа предводителя каравана заглушили осторожные шаги того, кто ждал этого мига. Ящерицей скользнула верткая тень, растворившись в черноте у скал. Блеснула едва видимая искра из-под кресала, и вот уже факел осветил камни вокруг входа в узкую пещеру.
— Да пребудет Аллах с каждым из нас! — прошептал некто в темноту.
И с удовольствием услышал в ответ:
— И да сохранит он каждого из нас!
Второй факел осветил стены крошечной пещеры, способной укрыть путника, но, без сомнения, всего лишь одного.
— Максуд уснул…
— О да, я слышу это! — Изуродованное длинным шрамом лицо говорившего скривилось в усмешке. Лицо же пришельца по-прежнему оставалось в густой тени. — Ты узнал, что везет караван?
— О да! — Мальчишка (а лазутчиком был совсем юный отрок) рассмеялся. — Добрая половина мешков нагружена пряностями. Аромат так силен, что за ним теряется и запах пота, верблюжьего и человечьего.
— Но ты уверен, что это не уловка старого хитреца, дабы скрыть истинный характер груза?
— Нет, уважаемый. Я на удачу запустил руку в один из мешков… Вот, понюхай сам.
Мальчишка раскрыл ладонь, и в ноздри человека с изуродованным лицом ударил запах аниса, терпкий и кислый.
— Но зачем же везти обычный анис через горы в… Куда, ты сказал, отправляется караван?
— Я ничего такого не сказал, уважаемый, — покачал головой мальчишка. — Никто из нас не знает конечной цели странствия, не знает и того, сколь долго это странствие продлится… Известно лишь, что все мы, погонщики, круглые сироты. Что на родине нас не ждет никто, кто считал бы дни до нашего возвращения…
Уродливый незнакомец усмехнулся, и шрам превратил его лицо в чудовищную маску смерти.
— Это мудрый поступок… Мудро не говорить погонщикам ничего, мудро найти тех, кого никто не ждет. Но и глупо одновременно. Ибо вызывает подозрения. А все то, что вызывает подозрения — небезопасно…
— Да, уважаемый, — согласился мальчишка.
— Итак, зачем же везти через горы в неведомые страны обычный вонючий анис?
— Не только анис… Я слышал еще ароматы асафетиды и бадьяна, куркумы и зиры…
— Это не важно, глупец… Зачем везти все это на восход, если обычно караваны, нагруженные специями, держат свой путь на закат? Разве мало на восходе мест, где растут все эти травки и кустики?
— Прости, уважаемый, я знаю лишь то, что караван, груженный пряностями и предводительствуемый оглушительно храпящим Максудом, завтра взойдет на горную тропу, ведущую через хребты и ущелья куда-то на восход.
— Этот хитрец опять решил идти по древней, столетиями не хоженой тропе, — проворчал человек с изуродованным лицом. — Что ж, не будем соревноваться в мудрости, Максуд-странник. Я просто последую за тобой и все узнаю сам.
Затем говоривший обернулся к мальчишке.
— Возвращайся к каравану, глупец. Да смотри, зорко следи за каждым шагом своего предводителя! А завтра ночью вновь ищи мой знак в окрестных скалах. Вот тебе монетка за труды.
Монетка блеснула благородным золотом, и мальчишка, раскрывший было рот, низко поклонился и убежал.
— Зачем же ты, глупый толстый Максуд, отправился с караваном глупых вонючих пряностей туда, где они в тыщи раз дешевле?
Сухое потрескивание факела было единственным звуком, ответившим неизвестному. И еще оглушительный храп того самого Максуда, о котором столь пренебрежительно отозвался этот незнакомец.
Макама семнадцатая
— И он, он тоже назвал меня глупцом… — прошептал мальчишка, возвращаясь к лагерю. Факел он давно уже погасил. И теперь лишь луна освещала его путь по узкой тропке.
— Если бы я так храпел, матушка придушила бы меня еще в колыбели…
— И это было бы самым мудрым поступком в ее жизни! — внезапно раздался голос того самого Максуда-странника, который оглушительно храпел внизу. — Гулял, сорванец?
— Я… — Мальчишка запнулся. Признать, что отправился гулять в незнакомых горах, было глупо. — Я… просто отошел по нужде, хозяин.
— И прихватил с собой факел с кресалом, чтобы легче было привлечь змей и скорпионов… И измазал пряностями руки, чтобы волки, которых, должно быть, тоже немало в здешних местах, сожрали тебя с бóльшим удовольствием!
Мальчишка молчал.
— Так, значит, ты отошел по нужде. А факел просто перепутал с посохом, которым куда удобнее отбиваться от нападения… Что молчишь, умный отрок? Отчего не пытаешься переубедить толстого старика, которого лишь легковерные дураки могут призвать в предводители каравана?
И тут мальчишка разрыдался. Слезы ручьем текли по его лицу, он шмыгал носом и пытался что-то сказать, но, кроме клацанья зубов, Максуд не слышал ничего.
— Да будет тебе! Угомонись! Прекрати, я сказал!
Но мальчишка все не мог упокоиться. Тогда Максуд решил, что он более ничего не скажет этого юному глупцу, но постарается не спускать с него глаз до того самого мига, пока поручение чинийских купцов не будет исполнено в точности и без потерь.
Светало. Пофыркивая, отряхивались от короткого сна верблюды, ежились в утренней свежести люди, зевая и плотнее запахивая толстые полосатые халаты. Гасли костры, заливаемые остатками чая. Караван готовился выступать.
Мальчишка, по-прежнему привязанный кушаком к седлу первого верблюда, неловко взобрался наверх. В глазах его горел такой гнев, что Максуду стало не по себе.
— Аллах всесильный, — пробормотал предводитель каравана, — а я прикидывал, вспоминал своих старых врагов… А думать-то надо было о врагах новых… Что ж, посмотрим, кто появится на закате и куда приведет этого неизвестного моя хитрость.
Никуда не торопились верблюды, отмеряя своими узловатыми ногами фарсах за фарсахом. Дремал в седле привязанный мальчишка, так и не сказавший Максуду ни слова. Молчали и остальные погонщики, быть может, и удивляясь необычному пути, каким следовал караван, но никак не показывая этого своего удивления.
Тропа через горы оказалась весьма короткой и вскоре вывела путников к шумному селению. Нет, то был не обычный караван сарай, то был почти город. Многоголосый и многоязыкий говор на его улицах напоминал сам Багдад, столицу всех правоверных. Зазывалы у распахнутых настежь ворот целой улицы караван-сараев пытались перекричать друг друга, расписывая прелести отдыха именно здесь, у гостеприимного хозяина Мустафы, а потом Энвера, а потом и вовсе Фердинанда. Но караван все шел и шел.
На горизонте вновь встали горы. И лишь тогда караван свернул с тропы, втягиваясь в ворота, раскрытые вовсе не во всю ширь, а лишь так, чтобы изможденный верблюд смог войти и не задеть клочковатыми боками толстых створок.
