– Или, наоборот, жизнь станет такой безнадежной, что любая перемена, пусть даже это будет путь из тюрьмы на плаху, окажется переменой удивительной…
И эту черту характера своего сына Амани уже прекрасно изучила. Когда Мансур хотел, чтобы кто-то, пусть даже мать, решил за него какую-то трудную задачу, он сразу становился необыкновенно мнителен и печален. Увы, это удивительное свойство присуще было не одному лишь царевичу. Оно, как не понаслышке знала царица, отличает многих мужчин. Особенно тех, которые прекрасно знают, что любящая их женщина в лепешку разобьется, но облегчит жизнь вот такого, бесконечно опечаленного и недовольного всем миром избранника.
– Что же так расстроило моего царственного сына? Что заставляет тебя думать о безнадежности жизни? Тебя, царевича, любимца народа?
– Ах, матушка, пусть я царевич, пусть я и любимец народа…Пусть я даже любим многими женщинами…
«Ого, да мальчик-то еще и тщеславен…»
– …пусть, матушка, это все так. Но даже в голову наследника престола иногда приходят мысли о бренности нашего мира… мысли о конечности всего земного… мысли о смерти.
– О Аллах милосердный! Сынок, уж не заболел ли ты? Почему вдруг эти разговоры?
– Нет, моя прекрасная и добрая матушка, я совершенно здоров! И надо признать, чувствую себя просто прекрасно. Но думаю я об отце… Думаю о том, что он уже немолод… И какая судьба будет ждать нашу прекрасную страну, если когда-то придет час, – да ниспошли царю Омару Аллах сотню сотен жизней, – когда мне придется соперничать за осиротевший трон…
«О Аллах, да он просто говорит моими словами. Это мой сын! Аллах даровал мне этот великий день – день, в который мой мальчик стал моим единомышленником!»
Царица Амани в душе ликовала. Но старалась не показать этого. Ей хотелось услышать продолжение монолога Мансура. И потому она лишь чуть подтолкнула его:
– Аллах милосердный, Мансур, но почему ты думаешь о соперниках? Разве братья – не твои верные друзья?
– Да, матушка, это так… Твоя великая мудрость сделала из моих братьев верных слуг. Саид, я знаю это, готов раздавить любого из моих обидчиков, Валид всегда подаст мне мудрый совет или подскажет дельную мысль. Но, боюсь, в тот миг, когда речь зайдет о наследовании, все будет забыто – и мудрость, и отвага, и преданность. И останется лишь одно – желание воссесть на престол и назваться царем великой страны Ал-Лат. И чем больше я думаю об этом, тем печальнее мне становится, тем больше жаль дружбы, которая росла вместе с нами…
«И которую ты, да простит мне Аллах эти слова, готов предать уже сейчас». Амани давно уже поняла, куда клонит сын. Да он, собственно, и не пытался что-то скрыть от царицы. И сладостный миг взаимопонимания согрел мать и сына. Пусть это было взаимопонимание заговорщиков.
– Но Мансур, да будет Аллах мне судьей, я не думаю, что тебе следует заботиться о будущем этой дружбы. Да, она росла вместе с вами. Но это была дружба детей. И не дело наследнику престола беспокоиться о том, какой будет участь его друзей детства. Высшие соображения должны двигать тобой, мой мальчик. Ибо судьба страны, ее честь зависят от твоего решения. Если ты будешь силен, то многие твои поступки окажутся в глазах народа мудрыми и оправданными. А вот если дашь слабину, позволишь чувствам взять верх над разумом… О-о-о, незавидна судьба такого царя. Да и такого государства…
– Да, матушка, я это понимаю. Мне немного жаль давней дружбы. Но высшие соображения, да восхвалена будет в веках твоя мудрость, действительно должны стать для меня более важными.
Вновь перед царицей Амани сидел уверенный в себе молодой мужчина. Он более не был меланхоличен, не был печален. Возможно, слова матери, созвучные его собственным мыслям, сожгли в молодой душе что-то очень нужное человеку, но не правителю. Жестокость царедворца вновь стала лицом царевича Мансура.
– Наверное, о великая царица, это прозвучит странно, но я больше опасаюсь одного своего брата, Саида.
– Я не удивлена, мой мальчик. Саид решителен, отчаян, в трудную минуту он принимает решения, не всегда задумываясь о высших соображениях… И потом, он хорош собой и его обожают девушки… Он отчаянный храбрец, и потому его любит войско. И, увы, этого вполне достаточно, чтобы опасаться такого соперника.
– Да-да, моя мудрая матушка, именно так. Валид еще молод, и науки значат для него куда больше, чем власть… А вот Саид…
– Думаю, мой мальчик, ты начал беспокоиться раньше времени. Отец, да, немолод, но вполне силен. И он не отдаст трон в руки рубаки или слабака… А потому, полагаю, тебе следует, как и раньше, спокойно полагаться на силу и отвагу Саида и на знания и мудрость Валида. Эти юноши твои братья, а голос крови иногда так силен…
Царица говорила это и с радостью видела, что сын и сейчас ее прекрасно понял. Понял, что она хотела ему сказать: «Не беспокойся, мальчик мой. Я думаю точно так же. И теперь позволь мне обеспокоиться вместо тебя…»
– Благодарю тебя, моя мудрая матушка. Твои слова, как всегда, да хранит Аллах милосердный тебя от быстротечного времени, утешили меня. А прохладная вода твоего здравомыслия остудила мои порывы. Я удаляюсь от тебя с благоговением и радостью.
Мансур поклонился царице и, поцеловав ей руку по новому ромейскому обычаю, что начал проникать и за высокие дворцовые стены, покинул женскую половину.
Мать и сын отлично поняли друг друга. Судьба соперника была решена.
Макама одиннадцатая
Платаны, окружившие площадку для разминки, покрылись росой. Песок чуть отсырел, а в ветвях деревьев еще жила ночь.
Но по-утреннему хмурые молодые люди уже выстроились вдоль длинной стороны песчаной площадки, ожидая того мига, когда появится учитель, мастер в четырех разделах
[2]
, принявший, кроме мирского имени, еще и имя давнего учителя боевых искусств. Итак, четырнадцать юношей и девушек (да-да, девушек, ибо женщине оборона иногда куда нужнее, чем мужчине) ожидали появления «учителя Фуюя». Юные лица были спокойны, тела расслаблены, но в глазах уже светился особый огонек. Так смотрит ученик на трудную задачу, которую ему предстоит решить.
И вот учитель показался. Конечно, в нем не было ничего от внешности наставников из далекого монастыря – был он высок ростом, широк в плечах, светлокож и необыкновенно горбонос. Черные волосы заметно посеребрила седина, но кожа была по-юношески молодой, без морщин и темных пятен. Словом, учитель выглядел лишь чуть старше своих учеников.
И вот этот необыкновенный человек вышел на середину песчаной площадки и хлопнул в ладоши. Под платанами показался мальчишка с барабаном и, услышав этот короткий хлопок, принялся отбивать такт. Юноши и девушки заняли свои места, и началась разминка, прерываемая лишь командами на понятном этим пятнадцати языке, и короткими резкими выдохами, что сопровождали движения.
