Однако сейчас, поднимаясь вдоль русла Уаби-Шебелле в предгорья Джимы, где, по слухам, еще живы люди, видевшие то ли последнего из жителей Мероэ, то ли последнего, кто нашел погребение последнего жителя неведомой страны, Рамиз вел долгие беседы с Максимусом и Мерабом. Сетовал воин лишь на то, что повеление визиря надолго оторвало его от семьи… Ну и на то еще, что странники решили путешествовать на верблюдах.
— Аллах всесильный, — ворчал Рамиз, когда караван в очередной раз остановился для привала. — Если бы не ваши унылые и пыльные корабли пустыни… Воистину, мы бы уже поднимались в горы.
— Не ворчи, уважаемый. Конечно, любая лошадь скачет быстрее верблюда. Однако мы рассчитывали на безлюдные места, где не то что коней, а и воды не найти днем с огнем.
— И это в наш-то просвещенный век! Неужели у вас книг нет, неужто карты вы все еще рисуете, сообразуясь с указаниями неумного повелителя, поворачивая реки так, чтобы они текли в сторону его столицы?
— Увы, Рамиз, сколь бы ни был просвещен наш век, следует предусмотреть все, даже если карты рисуют более чем правильно, а повеления властелина нашего касаются лишь починки небес.
— Починки небес, уважаемый?!
И ошарашенный Рамиз вынужден был выслушать более чем поучительную историю о халифе на час и о его восхитительно безумном «втором лице».
Мераб участия в этих беседах почти не принимал: он наслаждался картинами богатой природы, радуясь, что никакой пустыни нет и в помине, и лихорадочно записывал все, что замечал по пути. В тиши вечерних привалов он безмолвно беседовал с незримым Алимом, который, хоть и был родом из Магриба, однако по ущелью прекрасной Уаби-Шебелле не путешествовал никогда ни в облике человеческом, ни в облике магическом.
Неспящий маг благосклонно относился к тому, что юноша записывает мысли, вызванные всем увиденным, и к тому, что тот читает при любой удобной возможности.
Мераб же потихоньку начинал роптать:
— Мне кажется, уважаемый, я весь состою из одних книжных слов. Они роятся у меня в голове, они выскакивают первыми, едва кто-то обратится ко мне с вопросом. Эти слова вызывают картины, сравнимые даже с живыми картинами прекрасной природы. Мне кажется, что я все время сопоставляю кем-то когда-то записанное с тем, что вижу.
— Друг мой, — отвечал мудрец. — Все, что подарил тебе щедрый Аллах, когда-нибудь сослужит добрую службу. Считай, что ты сейчас превратился… ну, к примеру, в лавку ростовщика. Знания отданы тебе в рост, а потом ты пустишь их в дело.
И Мераб умолкал — конечно, ничего хорошего нет в том, что тебя сравнивают с лавкой ростовщика. Но мысль о том, что когда-нибудь его знания пригодятся, что он пустит их в дело, грела душу юноши.
Наконец тропа вдоль реки стала подниматься вверх. Послеполуденное солнце скрылось за темными тучами, однако ожидаемая прохлада не наступила, напротив, стало еще жарче. Воздух над рекой помутнел и стал дрожать, как над пламенем, а сама Уаби-Шебелле стала серой, почти бесцветной. Верблюды все так же меланхолично двигались по тракту, но всадники просто изнывали от необыкновенной, почти невыносимой влажной жары.
Знаком Рамиз заставил всех спешиться.
— Этот чудовищный зной предвещает бурю, — сказал он без предисловий.
«Он прав, друг мой, — впервые за многие дни в голосе Алима было слышно волнение. — И буря эта будет страшной, ибо здесь, по преданию, бывают грозы, когда на землю струятся не потоки воды, а ливни огня… Хотя и в сильном ливне тоже нет ничего хорошего: река может выйти из своих берегов и может натворить множество бед, не говоря уже о путниках, которые идут по тропам вдоль ущелья».
— Но что же мы можем сделать? — недоуменно спросил Максимус. — Ведь ты же сам говорил, что до обитаемых мест еще целый день пути.
— Я прошу вас, странники, заставьте ваших огромных животных двигаться чуть быстрее. В часе пути мы можем найти пристанище: говорят, в этих местах правил некогда царь-повелитель змей… Так ли это, мне неведомо, однако руины его дворца могут сослужить нам хорошую службу. Пусть там не все крыши целы, но будет гораздо легче переждать непогоду, чем на берегу реки. Боюсь, что ливень подарит нашей красавице Уаби-Шебелле много силы. Воде, как и огню, нет никакого дела до регалий и почестей — она убивает без разбора и царедворца, и нищего.
Путешественники, не говоря ни слова, спешились и повели своих флегматичных «кораблей пустыни», как ленивых и упрямых ослов. Вот удалось уйти от реки на сотню шагов, вот на две, вот уже на пять… Как и обещал Рамиз, вскоре утоптанную тропинку под ногами сменила дорога, выложенная каменными плитами. Первые капли дождя подтвердили опасения опытного воина: горячие струи пали на землю мгновенно. Но, должно быть, не сейчас решил Аллах всесильный отделаться от любопытных странников — впереди уже виднелись серые каменные стены.
Неведомо, на самом ли деле повелевал змеями последний владыка этих мест, однако, кроме коварных убийц, были у него лошади и… повара. Ибо полуразрушенные конюшни сменились поварней, посредине которой без труда можно было рассмотреть яму для очага.
Крыша над давней поварней, на счастье Максимуса, оказалась цела, стены толсты, а в яме для очага даже нашлось немало сухого хвороста. Должно быть, древнее прибежище поваров до сих пор дарило приют отважным путникам.
— О Аллах милосердный и всемилостивый! Да будет счастлив каждый день того, кто позаботился об усталых путниках, — проговорил Мераб. Всего несколько минут — и запылал веселый огонь, и юноша с удовольствием протянул руки к живительному теплу.
— Как странно, — задумчиво сказал он, — зной не отпускает нас, как мы только ступили на гостеприимный берег Либии. Однако тепло от костра равно приятно и в жару, и в холод.
— Ничего странного нет, — раздался голос Алима, привычный Мерабу, но все еще пугающий Максимуса.
Шум ветра за толстыми стенами становился все сильнее, и потому слова, которые были слышны, но которых никто не произносил, других путников не удивили.
— Говоришь, ничего странного, мудрец? — переспросил Мераб. Юноше отчего-то было все равно, наблюдает за ним кто-то или нет — странная апатия охватывала его.
— О да, ибо огонь — живой и, как всякое живое существо, приятен другим живым существам.
— Ага, — ухмыльнулся Максимус. — Припоминаю я давнюю встречу с этим «приятным всему живому» существом. Тогда наше корыто просто накрыло волной «греческого огня». Лишь чудом удалось нам спастись, да и то только потому, что стены крюйт-камеры были обшиты изнутри свинцовыми листами, а мудрый капитан приказал всем немедленно нырять. И за борт упали и те, кто умел плавать, и те, кто не умел.
— Полагаю, они сразу же научились плавать.
— О да, мудрый проводник, мгновенно.
Разговоры стихли. Шум воды за стенами становился все явственнее. Однако молчание, Мераб чувствовал это, было вызвано не усталостью. Он знал, что следует бороться с любым наваждением, пусть даже это наваждение вызвано легендами, впитавшимися в старые стены.
