— Не мог бы ты, уважаемый, поведать нам историю здешнего владыки? Кто здесь правил, и почему теперь каменные стены слышат лишь голоса путников и не слышат громкого гласа церемониймейстера или последнего поваренка? — обратился он к проводнику.
— Это долгая история, почтенный странник.
— Однако и буря за стенами не торопится успокаиваться.
— Да будет так, — согласился Рамиз и заговорил, взяв в руки пиалу, полную горячего душистого чая. — Знайте же, путники, что некогда на этом месте стоял дворец царя царей — отчаянного и сурового Вархапутны. Откуда он пришел в наши края, не знал никто. Было с ним две дюжины сотен воинов, и им удалось поработить все побережье вплоть до самой Джимы, во всякое время года покрытой густыми снегами. По преданию, Вархапутна был всего лишь сборщиком податей, а его воцарение — платой от великого змея Нага-повелителя за то, что некогда юный Вархапутна спас от огня наследников великого мага-змея.
Страшная слава мага пугала всех, кто попадался Вархапутне на его кровавом пути, и именно поэтому будущий царь взошел на престол не по крови, а по страху. Предание говорит, что правил он не то чтобы мудро, но и не глупо — разум сборщика податей иногда подавал царственному, простите меня, путники, заду неплохие советы. Никто из смертных не знал, какой уговор заключил он с Нагом-повелителем, однако на всякий случай народ слушался правителя и не пытался бунтовать. Ибо все знают, что Либия славится не только пряностями, загадками, удивительными животными, но и самыми ядовитыми змеями. Однако известно также, что уговор был кабальным, ибо сам царь боялся змей больше, чем все его подданные вместе взятые. Он отдал половину казны только за то, чтобы его дворец выстроили из самого толстого камня и даже самые узкие щели, которые были не шире волоса человеческого, густо замазали глиной, а глину замешивали на яичных белках.
Когда дворец был выстроен, царь учредил особый кабинет, в который входили не мудрецы или прорицатели, не визири и советники, а метельщики, каменщики и верхолазы. И кабинет этот занимался только тем, что рубил поросль вокруг дворца, выметал мельчайший сор и в любое время суток нес караул в погребах и подполах дворца.
— Разумно, — кивнул Максимус. — Ребята, похоже, своей жизнью отвечали за то, чтобы ни одна змея, даже тень змеи не появилась в покоях царя.
— Ты прав, полуночный воин, именно так. Не доверял царь и никому из людей: за все три десятка лет, что правил Вархапутна, он не спал две ночи подряд в одной и той же опочивальне. И никто не знал, в какой из многочисленных комнат дворца он будет ночевать сегодня. Никто, даже жена и сын, не был посвящен в его планы.
Проводник отхлебнул остывший чай и продолжил:
— Через год после восшествия на престол решил Вархапутна, что власть его укрепилась и теперь можно завоевывать соседей. Однако тут и случилась заминка… То ли народы соседнего княжества не так сильно боялись гнева Нага-повелителя, то ли за год глупый царь слишком уверился в своих силах… Этого не знает никто. Но начавшийся по весне победоносный поход закончился глубокой осенью полным разгромом войска царя. Остатки армии вернулись в каменную столицу, не знавшую ни цветка, ни лепестка. Таяли запасы золота, таяла и слава Вархапутны. И тогда решил царь, что пора призвать Нага, дабы он выполнил свою часть уговора и даровал ему царствование до самого последнего дня его, глупца, жизни.
— Что значит «призвать»? Он же боялся его как огня.
— О да… Совсем забыл. Говорят, что глупец боялся змей более чем огня. Ибо вокруг всей столицы были вырыты широкие рвы, в которых в любое время дня и ночи, постоянно, горели дрова. А за полосой огня была «каменная полоса» — широкий ров, облицованный камнем, где должны были, по замыслу строителей, погибнуть все подданные Нага-повелителя, которым удалось бы преодолеть огненную полосу.
— Страте-ег… Мудрец…
— О нет, достойный Максимус, просто трус. Более того, трус безумный. Вернее, обезумевший, ибо в своем страхе он даже во сне беседовал с Нагом. И тот во сне велел Вархапутне выстроить Храм Змея.
— Зачем?
— Этого не знал никто. Говорят, что все стены храма были украшены барельефами и стелами, статуями и статуэтками, изображавшими змей всего подлунного мира. Сотни, тысячи каменных змей… И только каменных. Даже из дерева нельзя было вырезать фигурку.
— Какое-то воистину сумасшедшее безумие.
— О да, юноша, более чем сумасшедшее. Тридцать долгих лет сооружали и украшали Храм. Три десятка лет на эту страсть работала вся страна. Истощались запасы камня; истощались щедрые земли, которые возделывались теперь лишь единицами… Но страх, поглотивший разум царя, не утихал. Наоборот, он все более захватывал его разум. И вот, ровно через три десятка лет, день в день, Храм был готов.
В тот же день глупец Вархапутна, затолкав за пазуху свой страх, призвал Нага-повелителя, дабы тот насладился красотой Храма, выстроенного в его честь. И Наг явился…
— О Аллах всесильный и всевидящий…
— Да, юноша, это было страшно. Говорят, поднявшийся на хвост повелитель змей заслонил собой и само солнце. Легенда гласит, что сотни и тысячи каменных изваяний, ров с горящими поленьями и ловушками столь оскорбили мага, что он своим телом раздавил и хвостом смел все здания столицы… Рассказывают, что струсивший царь превратился в отвратительное существо — в получеловека-полузмею, которое еще добрую сотню лет пугало оставшихся в живых жителей страны.
— Поучительная история, — проговорил Максимус, когда проводник умолк, припав к пиале. — Тщеславие и трусость — более чем страшное сочетание, просто-напросто убийственное.
— Но дворец, похоже, остался стоять. И его вовсе не разрушил своим чудовищным весом повелитель всех магов…
— Да, внимательный юноша. Однако дворец теперь напоминает и о глупости Вархапутны, и о гневе Нага, и о том, что нельзя спрятаться от самого себя.
Свиток восемнадцатый
За разговором странники не услышали шуршания, что с каждой минутой слышалось в заброшенных конюшнях все громче. Вскоре оно стало почти оглушающим. И тогда на этот непрекращающийся шелест и хруст обратил внимание Максимус-воин. Он отвернулся от костра и замер, едва слышно пробормотав проклятие. Тогда Рамиз проследил за его взглядом и тоже оцепенел, боясь сделать малейшее движение.
Замерли и остальные путники, изумленные не столько неподвижностью своих соратников, сколько громким фырканьем и всхрапыванием верблюдов.
Тысячи змей скользили по каменному полу старой поварни. Останавливаясь в нескольких шагах от пылающего костра, они сворачивались в клубки, свивались и вновь распрямлялись, являя собой зрелище отвратительное и притягательное одновременно.
— Аллах милосердный, — почти простонал Мераб. — Что же нам делать теперь?
Максимус, обернувшись, начал искать в седельной сумке свой топорик.
