Губы девушки чуть искривились.
— Красавица, говоришь… Да эти свирепые ветры превратили меня в скелет, обтянутый кожей.
— Клянусь небосводом моей великой родины, ты столь же похожа на скелет, как я — на попугая пиратского корабля!
Девушка улыбнулась. Быть может, немудреной шутке Мераба, а может, его горячности. Однако ответа не последовало. О, коварство, присущее женщине, не оставляет ее даже на пороге смерти! И, быть может, даже за ее порогом.
— Я Хаят. Так меня нарекли в далекие-далекие годы те, кто дал мне жизнь и воспитал…
— Далекие годы, прекраснейшая? — Мераб заглянул в глаза девушки. — Клянусь, ты столь же молода, как и я… Или, быть может, годом или двумя старше.
Хаят села и протянула вперед руку. Мераб, не понимая, что с ним происходит, не в силах отвести глаз, вложил ладонь девушки в свою. Тогда Хаят, чуть опираясь о руку юноши, встала и сделала несколько шагов по двору, еще недавно крошечному, а сейчас просторному, выложенному серыми плитами и покрытому яркими дорожками.
Мераб, как пришитый, шел за ней. О нет, конечно, не пришитый, он просто пальцы размыкать не хотел, да и не мог, ибо больше всего на свете опасался, что прекрасная, как сон, стройная, как тополь, девушка исчезнет в свете заходящего солнца.
Заходящего солнца?.. Еще недавно Мерабу казалось, что солнце, словно приколоченное гвоздями к небесному своду, неподвижно висит над головой. А сейчас оно садилось, косые тени пролегли через весь двор, расчертив его подобно шкуре полосатой лошади, коварной зебре.
Наконец тень от высокого пирамидального тополя (Аллах великий, откуда здесь было взяться тополям?) упала на противоположную сторону дувала. И в этот миг чуткий слух Мераба уловил призыв к молитве: где-то далеко, быть может, за добрый десяток лиг, закричал муэдзин.
— О всесильный и всемилостивый, — проговорил озадаченно Мераб. — Муэдзин?.. Откуда здесь взяться муэдзину?
О, как хотелось Алиму, чтобы у него сейчас было тело, руки и ноги, чтобы смог он встряхнуть за плечи мальчишку, дабы увидел тот наконец-то разгадку, рассмотрел, сколь близко подошел к ответу на все заданные вопросы.
Увы, похоже, не его, Алима, желания здесь исполняются в первую очередь… «Надо будет шепнуть мальчишке, что мне уже надоело жить бестелесным духом. Быть может, и для меня найдутся в этом мире забавные перемены…»
Меж тем Мераб, завороженный беседой с Хаят, не видел вокруг ничего. Губы девушки, налившиеся жизнью, произносили какие-то слова, подрагивали ее пальцы, по-прежнему покоящиеся в его руке. Но он не столько участвовал в беседе, отвечая на какие-то вопросы, сколько наслаждался тем, что беседует с прекраснейшей из женщин.
Юноша не заметил, как они поднялись по пологой лестнице на второй этаж дома, как вошли в покои, явно предназначавшиеся для отдыха. Не заметил, как дом, в который уж раз за сегодня, превратил одну из комнат, доселе просто заваленную подушками, в тихую и уютную опочивальню с огромным ложем и прозрачным кисейным пологом. С двумя лампами, не столько дарующими свет, сколько сгущающими в углах тьму.
Мераб не замечал никаких перемен. Ибо могут ли какие-то перемены в обстановке его дома (уже его, воистину) сравниться с тем, что его мечта, его ожившая греза беседовала с ним. И в тот миг, когда она, нежно улыбнувшись, взяла с подноса румяный персик, понял Мераб, что ничего в целом мире не хочет более, чем любви этой девушки. Понял, что родился лишь для того, чтобы встретить ее, красавицу, и что все годы учебы отдал тому, чтобы извилистые пути судьбы привели его в ее объятия. Понял Мераб, что теперь отныне и навеки его душа принадлежит лишь ей, странно прекрасной, удивительной и нежной Хаят
[3]
, оправдывающей имя столь полно, сколь только возможно себе это представить.
Хаят замолчала. Быть может, она ждала ответа на какой-то свой вопрос, быть может, просто наслаждалась тишиной и прохладой вечера. Молчал и Мераб. Он жаждал прикоснуться к девушке, жаждал и… не смел.
— Что же ты молчишь, юноша? — улыбаясь, проговорила Хаят. — О чем ты задумался?
И Мераб понял, что миг настал: сейчас или никогда.
Он упал к ногам девушки, поднял на нее молящие глаза и произнес:
— Я молчу, великолепная, ибо желания сжигают мою душу. Могу ли я, смею ли надеяться, что ты не оттолкнешь меня?
— Глупенький, — смех Хаят был бархатистым. Мераб поймал себя на том, что любуется ее длинной шеей и мечтает запечатлеть горячий поцелуй в соблазнительной впадинке у ключиц. — Я не оттолкну тебя. Ибо вижу, что страсть затопила твой разум. Открою тебе тайну: я желаю тебя столь же сильно, сколь ты желаешь меня. Иначе зачем бы я затащила тебя в опочивальню?
— В опочивальню? — Мераб безумными глазами обозрел и стены, затянутые камкой, и прозрачный полог, и горящие светильники. — Так это наша опочивальня?..
Голос его предательски сел. Но теперь он мог хотя бы не опасаться, что девушка засмеет его, откажет ему.
— Прекраснейшая, единственная… — Мераб зарылся лицом в колени сидящей на ложе девушки. — Мечта моя, греза…
С этими словами он подхватил ее на руки, не столько для того, чтобы прижать к своему сердцу, сколько для того, чтобы показать всему миру, что это его, Мераба, добыча и собственность. Юноша не торопился, но и не хотел терять ни минуты. Хаят, должно быть, прекрасно понимала его желание.
Однако от самого желания до его воплощения может лежать настоящая бездна. Последним, должно быть, усилием разума юноши было именно осознание того, что он во всем, что касается страсти, осведомлен не из собственного опыта, а из книг, что лишь книжные страницы приоткрыли ему тайны соития и таинство любви.
— Свет звезд моих, Хаят, — Мераб остановился и опустил девушку на ложе. Он пытался найти слова, но горел от стыда: невместно взрослому мужчине признаваться в том, что он, желающий ее, никогда еще не касался женского тела. — Мне больно говорить это, но…
— Ты боишься меня, юный герой?
— Нет, прекрасная, — покачал головой Мераб. — Я боюсь того, что я… что я неумел, что моих знаний не хватит, чтобы сделать счастливой тебя, чтобы ты насладилась в полной мере…
«Ну вот, — с тоской подумал юноша. — Слово произнесено. Теперь только ей решать, умру я от горя или воспарю от счастья».
Хаят нежно улыбнулась.
— Любимый, увы, я тоже более чем неумела. Мое странствие убило все мои воспоминания, так что, думаю, теперь тебе, мудрому, придется учить меня страсти. И, быть может, сложив вместе два неумения, создадим мы подлинное умение, доступное и дарованное нам лишь одним…
Слова девушки бальзамом пролились на сердце Мераба. Он почувствовал, что оно колотится о ребра и готово выскочить прочь из груди.
Хаят же продолжила:
— Об одном я лишь прошу тебя: не торопись. Дай мне почувствовать каждый миг твоего наслаждения как свой…
