– Во снах? Они же лишь сны!.. Призраки, вот кто эти твои настоящие мужчины!
– Нет, моя добрая сестра. Я знаю, что в каждом из своих снов я живу настоящей, пусть и чужой, не своей жизнью. Знаю, что каждая из этих женщин существует… Чувствую, как бьются их сердца в объятиях любящих мужчин, вижу, каким огнем горят глаза этих самых возлюбленных. Чувствую вкус поцелуев, нежность прикосновений, сладость ласк… Более того, я чувствую, на что готовы пойти их рыцари, дабы завоевать даму своего сердца!
– Аллах всесильный и всевидящий, Шахразада!
– Милая моя, я же просила – не кричи… Мне и без того больно. Больно осознавать, что долгих пять лет я любила… всего лишь призрака, свое представление о человеке. А не самого этого человека. Что я отдала душу тому, чего нет и, быть может, никогда не было…
Герсими охватил ужас. Она и представить себе не могла, что дело зайдет так далеко – ведь на самом-то деле все было почти так. И Шахрияр отдался чарам сказок, а не чарам ее, мудрой и щедрой сказочницы. И она, рассказчица, влюбилась не в реального принца, временами надменного, временами жестокого, иногда ранимого и всегда чудовищно самоуверенного. Влюбилась в свое представление о нем – ранимом, но сильном, чутком, но стойком.
«А я? – Только сейчас Герсими нашла в себе силы задать вопрос самой себе. – В кого влюбилась я? В образ или в подлинного Шахземана?»
И поняла, что ответа на этот вопрос у нее нет – нет честного ответа даже для самой себя.
Но сейчас, похоже, следовало все-таки заняться невесткой, а выяснение отношений с самой собой отложить до лучших времен.
– Милая моя сестренка. Ты же вчера присоединилась к Шахрияру. Вы вместе покинули Белые покои. Неужели ты не разглядела радости в глазах мужа?
Шахразада покачала головой.
– Нет, моя добрая Герсими. Не разглядела. Да и не было там никакой радости – лишь нетерпеливое желание отделаться как можно скорее и от моих расспросов, и от меня самой. Увы, надежды на возвращение чувств больше нет…
«И все это глупец Шахрияр сотворил собственными руками! Он просто забыл, что и через пять лет после свадьбы нужно быть столь же заботливым и столь же внимательным к любимой женщине… Или хотя бы просто заботливым и внимательным…»
Отвечая на мысли невестки, Шахразада горько произнесла:
– Боюсь, что мой муж сам виноват в моем прозрении, девочка. И мне более уже не хочется ни возврата в прошлое, когда я была счастлива, ни возрождения чувств, дабы найти иные грани радости… Мне хочется лишь одного – найти себя…
Герсими огляделась – в опочивальне было полутемно, ветерок чуть колыхал тяжелые занавеси, аромат жасмина, столь любимый когда-то Шахразадой, выветрился. И вместе с ароматом весенних цветов выветрилась, похоже, и сама прежняя жизнь.
«О да, она готова бежать отсюда… И, быть может, это случится более чем скоро… Но как мне удержать ее? Как остановить?»
«Стоит ли ее удерживать, доченька? Станет ли ей от этого лучше?»
«Матушка, но без нее будет куда хуже всем нам…»
Тихий смешок Фрейи не нарушил размышлений Шахразады, похоже, она его и вовсе не слышала.
«Так ты печешься о себе? Или все-таки о мудрой своей наставнице, которой не повезло увидеть мир в его истинном облике?»
«О ней, конечно!.. И о нас, ибо она – часть нашего мира…»
«Малышка, тебе придется решать, что для тебя важнее. Но чуть позже. А сейчас я могу сказать тебе только одно: странствия доброй Шахразады не закончатся до тех пор, пока она не найдет свое счастье…»
«И тогда она нас покинет? Что же делать?»
«…или пока не убедится, что ее мечта суть пустая мечта. Что все мужчины, обретя желанное, немедленно обращают свой взор на иное, считая, что уж теперь-то им можно ни о чем не беспокоиться, ибо все свершилось…»
«Ма-атушка… Ну нельзя же быть столь…»
«Я, доченька, видела множество миров. И встретила лишь одного мужчину, который всю жизнь борется за свою любовь…»
«Так у нас нет никакой надежды?»
«Есть, конечно. Однако усилия придется прилагать не тебе и не славному твоему мужу, а халифу Шахрияру… Если ему и в самом деле хочется, чтобы Шахразада была с ним не только в рескриптах и повелениях, но и на самом деле…»
«А что ему нужно делать?…»
– Дочь, мы заболтались! – Фрейя вышла из сумрака в дальнем углу опочивальни. – Теперь уже ничего сделать нельзя – твоя сестра вновь вернулась в свои сладкие грезы… И, боюсь, в этот раз надолго.
– Надолго?
Герсими обратила взор на ложе и поняла, что богиня не шутит. Шахразада лежала навзничь, лицо ее удивительным образом преобразилось, став почти незнакомым. Дыхание было едва заметным.
– Шахразада, – невестка попыталась потрясти царицу за плечо. – Проснись, сестра! С детьми плохо!..
Но царица была недвижима. Герсими показалось, что она треплет не живого человека, пусть и спящего, а тряпичную куклу.
– Шахразада! Дворец горит!
– Детка, не трать сил – она тебя не слышит. И не услышит, пока не пожелает этого сама.
«Или пока я не докричусь…»
Однако это произнести вслух Герсими не решилась. А Фрейя сделал вид, что по решительному лицу дочери ничего не поняла.
Шахразада мерила шагами комнату, которую знала с детства. Она все еще не могла прийти в себя после скандала с отцом. А его слова о том, что она выйдет замуж за первого, кто постучится в двери, и вовсе привели ее в бешенство.
Хуже всего было то, что отец слово свое сдержал. Что ее, любимую дочь, отдали замуж неизвестно за кого! Что старенький имам сделал запись и прочитал все положенные слова, даже не подняв глаз от увесистого кошеля.
И вот теперь оставались считаные минуты до того мгновения, когда придут за ней, дабы свершить обряд снятия покровов, как того хотел все тот же презренный отец…
Темнело. По дому зажигали свечи – шарканье мягких башмачков слышалось то слева, то справа от ее девичьей спаленки.
Потом суета немного утихла – и Фарида («теперь я зовусь Фаридой?») поняла, что слуги отправились на другую половину дома. С минуты на минуту в курительной появятся лампы, оживляющие холодные стены и заставившие темные ковры играть живыми красками лета…
Многого, конечно, не могла видеть Фарида, но отец столько раз рассказывал о «прекрасном и величественном обряде», что она могла бы предсказать каждый шаг каждого из тех, кто в это мгновение находится в их огромном неуютном доме.
Слуги провели Мейф ад-Дина (так, она знала, зовут ее мужа) в баню, приготовленную специально для жениха.
Пиршественные комнаты были уже готовы, ложе уже устилали тысячи розовых лепестков, невесту одевали к традиционному обряду. Дом был полон людей, шума и музыки.
