Ночь застала нас в нескольких милях от Смары
[7]
. Город был известен строгостью нравов и твердой верой своих жителей, которые, как считалось, имели благородное происхождение. От моего отца я узнала, что сюда отправлялись, чтобы просить прощения у Бога и замаливать грехи, молясь и раздавая монеты бедным, а также посещая тысячу и одну гробницу, расположенную в близлежащих полях. Жители Смары упорно продолжали говорить на диалекте древних и сохранили обычай расхаживать с мечом, заткнутым за пояс. Вали напрасно прибегал к различным аргументам, чтобы запретить напрасное ношение оружия, все было впустую. Центральное правительство несколько раз присылало эмиссара, который кричал: «Мы больше не воюем. И если на вас нападет какой-нибудь враг, государство здесь для того, чтобы вас защитить». «Государство? Кто это?» — спрашивали племена, возмущенные этим неизвестным по имени «государство», которого Бог, по их сведениям, никогда не делал ответственным за их дела. Они всеми силами защищали свои мечи, символ их чести, атрибут их мужественности, говоря каждому, кто хотел слушать: «Не хватало еще, чтобы этот неверный, Государство, обнажал нас и показывал наш зад остальной земле!»
Итак, жителей Смары называли мечеудыми не просто так. Также они были известны тем, что никогда не выпускали своих женщин на свежий воздух. «Из чрева матери в чрево земли» был их девиз. Они заточали своих жен в богатых домах за оградой, внутри коридоров и подземных ходов, где многочисленные евнухи из кожи вон лезли, чтобы им услужить.
Однако было общеизвестно, что самцы Смары молились днем и предавались пьянству ночью, кроме того, они запрещали себе спорить на деньги, но играли по-крупному. Особенно они любили пальмовую водку, которую пили, как воду, и пристрастились к странному растению, которое держали во рту часами, и оно раздувало им щеки, как при игре на волынке. Но жители Смары привыкали к уродству и безумию, как и к мерзкому дыханию после алкоголя и наркотиков. День возвращал им безупречную репутацию, и тайные пороки не мешали им верить, что они попадут прямиком в рай.
Говорили, что они любят путешествовать, ибо, как перелетные птицы, в теплое время года они уезжали в страны неверных. Там они проводили время, публично распивая напитки, запрещенные нашей религией, и охотясь за белыми женщинами, оседлывая их без малейшего чувства вины. Ведь известно, что женщины Иисуса и Моисея — не женщины, и Бог считает грехом только зло, совершенное против истинных верующих, тех, кто принадлежит к нашей религии. У Аллаха нет времени на неверных. Сказано, что они попадут в ад, вот и все, меньше работы для тех, кто сортирует души там, наверху!
Рассказывают еще, что, прежде чем вернуться домой с горами подарков, которые должны были заставить жен забыть об их выходках, жители Смары останавливались в исламских странах, где не так следили за нравами, «странах терпимости», где их поощряли пользоваться благами этого мира. Нужно было только переложить ответственность за свое поведение на хозяев, отвечавших перед божественными властями за поведение смарийцев. И последние не замедляли издавать новые фетвы, к примеру, о том, что любой грех, совершенный вне территории Смары, не является грехом. Или грехом наполовину. Или подобием греха. Ибо смарийцам нужно было немного грешить, иначе они умерли бы, задохнувшись в своем святом городке, который остальная страна считала территорией добродетели.
В «странах терпимости» смарийцы питали предрасположенность к девственницам, которых им подавали одну за другой, как закуски, выбирая из кандидаток, привлеченных звоном монет, при попустительстве местных властей. Девственниц тщательно отбирали среди девушек пятнадцати — восемнадцати лет. Девушки постарше в глазах жителей Смары ничего не стоили. «Лучше скажите, что их жалкие червяки иначе не встанут!» — шутили будущие проститутки, ожидая в дворцовых покоях, снятых для этого случая. Они говорили это, согласившись продать свое влагалище, чтобы заработать на жизнь, лишались девственности, но и не заботились больше о деньгах Аллах велик, и смарийцы также!
Я подшутила над Лейлой, которая слушала меня уже не так сердито:
— Будь ты кандидаткой, ты ничего бы не заработала. Твоя дверь закрыта. Если только…
— Если только что?
Я заметила, что малышка теперь была более расположена задавать вопросы, чем обижаться на мои слова.
— Я думаю, что старые смарийцы потратили бы столько времени и усилий, чтобы тебя открыть, что были бы на седьмом небе, то есть, как говорил мой отец, когда пил, они лишали бы девушку девственности, как ведут войну: долго, яростно наступая и отходя, продвигаясь и удаляясь от цели, считая себя воинами, идя к влагалищу как на фронт!
— Но какое удовольствие чувствуют эти люди, разорвав плеву?
— Говорю тебе: они путают секс и славу!
* * *
Отдохнув в саду, где мы подкрепились несколькими яблоками и освежились в небольшом ручье, мы вышли на дорогу, которая делала последний поворот перед Смарой. О, спасибо, Али, я обожаю, как ты употребляешь это прошедшее время, обожаю! Вдруг женский голос окликнул нас:
— О божьи создания! О женщины!
Это была крестьянка, одетая, как жители Центра, в длинный кусок ткани, застегнутый на груди. На лбу у нее был вытатуирован крест, и она сжимала шею птицы, издававшей предсмертные крики.
— Ради Аллаха, куда вы идете?
— В Смару, — ответила Лейла.
— И не думайте об этом!
— Почему?
— Вас могут убить!
— !!!
— Женщины не могут одни входить в деревню, — объяснила она.
— Мы путешествуем без мужчин, как видите.
— Тогда вернитесь и не искушайте дьявола, да проклянет его Бог!
Лейла вскричала, указывая на силуэт мужчины, который только что вышел из хижины.
— Посмотрите, тетя, я думаю, это господин, который встретил нас на дороге в Ишк.
— Вы знаете моего мужа? — спросила удивленная крестьянка.
Лейла нашла выход, живо предложив:
— Вы не отпустите его с нами, чтобы войти в Смару?
— Не могу. Горожане знают наших мужчин.
Крестьянин не смотрел в нашу сторону, хотя, я была уверена, узнал нас.
— Что же нам делать? — спросила Лейла, начиная терять терпение.
— Все равно пойти туда, — отрезала я.
— Они примут вас за проституток и побьют камнями.
— Или за святых, и будут нами восхищаться! — ответила я нашей собеседнице.
— Пойдем в другом направлении, — предложила Лейла.
— Этого я вам тоже не советую, — сказала крестьянка, сжимая рукой умирающую птицу…
— Тогда, — решила я, — мы дождемся ночи, чтобы войти в город. Никто нас не увидит.
— Тем хуже для вас!
