Виктор, оценив мою нерешительность, идет ко мне. Я понимаю, что медлить больше нельзя. Я поднимаю эту ни на что не похожую чертову пушку. Целюсь Виктору в голову. Стреляю. Изо всех своих немощных сил жму на курок — металл врезается в мякоть пальца.
Первый раз я сочно мажу мимо. Виктор пугается. Он не ожидал, что могу выстрелить. Остальные пули я выпускаю с относительно хорошим результатом. Мой ненавистный кавалер ударами оглушен. Тихо сползает на пол.
Словно дикая кошка, прыгаю на него с размаху и со всей силы рушу на него удары ножом. Слышу хрип Виктора. Слышу мерзкий звук рвущихся тканей. Наверное, со стороны я похожа на большую заводную куклу, совершающую однообразное, заданное внутренней пружиной, действие. Кровь струится, брызжет, пачкает мои руки и одежду. Меня тошнит, я сблевываю прямо в распоротое горло Виктора. Густая рвотная масса смешивается с его кровью. От этого зрелища меня тошнит еще больше.
Мне кажется, что я сейчас потеряю сознание. Солнце. Громадное липкое солнце, пульсирующее в моей голове. Солнце и воля. Печень… Селезенка… Меня выворачивает с такой силой, что кажется, будто внутренности мои и мозг вылетят вон. Не сдержавшись, падаю плашмя на Виктора. Мое лицо погружается в смесь моей блевотины и его крови. Слабость. Сознание шаткое, туманное.
С неимоверным усилием воли поднимаю себя. Каждой клеткой тела ощущаю нечеловеческую усталость. Кошмар произошедшего не позволяет мне верить в то, что случившееся… нет, более того… — совершенное мной! — что это — реальность. Мне хочется верить в невозможное: произошедшее — всего лишь темная игра моего подсознания. Мне хочется свернуться клубочком около теплого трупа Виктора и заснуть. Заснуть и забыть этот день навсегда.
Заснуть рядом с Виктором. Чувствовать, как он остывает, костенеет в противоестественном положении. Заснуть в этой кошмарной вони, а проснуться в собственной чистой постели. Я укладываюсь рядом. И вдруг меня непроизвольно начинают душить рыдания. Я раненый зверь. Расстрелянная браконьерами росомаха. Я понимаю, что все, что случилось, — было взаправду.
Я встаю, смотрюсь в висящее напротив зеркало. Голая, измазанная кровью и блевотиной. Никогда я не казалась себе более красивой.
Мой бедный разум работает остервенело. Он выдает мне решения, краткие и кажущиеся логичными. Иду в душ и долго моюсь. Вытираюсь полотенцем. Спешно одеваюсь. Забираю найденные мной деньги. Не пересчитываю — на вид около трех тысяч долларов. Мне они пригодятся. Разум говорит мне, что нужно вымыть здесь все как следует: моя блевотина хороший способ меня идентифицировать. Но я не в силах этого сделать. Я уже такая чистая и ароматная, вылившая на себя два флакона шампуня, я не могу еще раз измараться. Я выхожу из квартиры Виктора. Бесшумно и осторожно. Спускаюсь по лестнице. Покидаю пахнущий мочой подъезд.
Уходя, никого не встречаю — ни любопытной соседки, ни случайного гостя, но в удачу свою я не верю. Убеждена в том, что кто-нибудь не спящий меня полностью либо частично, но хорошенько заприметил.
Прихожу домой. Со мной случается истерика. В ожидании ареста несколько суток не выхожу из дома. Первоначально меня сковывает страх. Я не в силах что-либо делать вообще. Я не могу нормально спать. Вздрагиваю от малейшего шороха. Мне кажется, что меня вот-вот поведут в тюрьму, в изолятор, в камеру пыток. Бросят на гнилую солому, на холодный цементный пол. И тогда моя прошедшая, казавшаяся мне бессмысленной жизнь определенно покажется мне моей однофамилицей (то бишь — раем), а обретенное новое существование будет сущим кошмаром. Страх парализует все мои движения.
После на меня вдруг нападает деятельность. Подхлестываемая непонятным оптимизмом, я затеваю сбор нужных мне вещей. Я перебираю какие-то безделушки и начинаю плакать. Тихо и беззвучно — вот так я, оказывается, люблю какие-то маленькие, бездушные, ничего не значащие предметы. Сломанная брошка в виде стрекозы, пластмассовая фигурка поросенка, с перламутровым покрытием шариковая ручка. Понимаю, что этих ранее ничего не значащих для меня предметов я буду лишена. Плачу от никчемной жалости к себе. Лежу ничком и щедро смачиваю подушку слезами. Впадаю в забытье — бессвязные, несуразные вижу сны.
Мне снится лето. Теплый воздух. Ощущение надежды, возможности счастья. Мне снится P.P. — он улыбается мне. Рад меня видеть. Я подхожу к нему совсем близко. Становлюсь перед ним на колени и склоняюсь к его талантливым рукам художника. Я начинаю сосать его пальцы, как молочный теленок сосет коровье вымя. P.P. смотрит на меня сверху вниз. Смотрит на меня ласковыми, карими глазами. Я спрашиваю его, почему он не хочет быть со мной? Почему он не хочет быть рядом с той, для которой он — все? P.P. молчит. Я жду его ответа. Ласкаю его набухающий член, сквозь ткань брюк. P.P. наконец-то отвечает, что именно поэтому он и не хочет, потому что он для меня — все.
Я начинаю методично объяснять ему, что именно я могу ему дать забвение. P.P. слушает меня. Слушает внимательно, не прерывает и не останавливает. Я замолкаю сама, понимаю, что доводы мои не трогают его. Смотрю на него. Опять начинаю сосать его пальцы. Моя любовь, словно жадная крыса, пожирает меня изнутри. Сосу пальцы P.P.: моя нежность сменяется остервенением. Зубами сдираю кожу с его пальцев, сдираю мясо. Его руки навсегда искалечены. Он теперь — никто. P.P. корчится, он пытается вырваться. Мои внутренности сочатся невысказанными слезами. Моя любовь, словно жадная крыса, пожирает меня изнутри…
В мое видение вдруг вторгается надоедливый зум. Он рушит образы. Я просыпаюсь. Ужасный этот звук исторгает мобильник. Экранчик светится опиумным именем — Ядвига.
В этот час она мне на хрен не нужна. Отключаю телефон. Но заснуть более не могу. Встаю. Слоняюсь по квартире, мне совершенно нечем себя занять. Сажусь напротив компьютера, нажимаю кнопку «Пуск», выхожу в Интернет. Читаю новости, глупости, анекдоты и гороскопы, смотрю порно. Грустное действо. Жопа кверху, жопа книзу. Один хуй там, другой здесь. Члены маленькие страшненькие, большие и красивые. Растянутые, широчайшие и псевдодевственные, узкие вагины. В жопе красивой до пошлости блондинки — баклажан. Картинки эти не вызывают во мне ни вожделения, ни простого глупого возбуждения. Сквозь мегабайты этой информации вдруг отчетливое во мне возникает желание соприкоснуться с Виктором.
Бытует мнение — преступник всегда хочет вернуться на место преступления. Нет, его убогую нору, где пол перепачкан моей блевотиной и его кровью, я видеть не хочу. Но не могу отделаться от мысли, что поступила неправильно. Вновь и вновь возвращаюсь к мысли, что я в этом самом Викторе, возможно, что-то не поняла, не разглядела, не рассмотрела. Случаен ли случай? Почему именно на него я обратила тогда внимание? Меч ли я карающий, что предначертан ему судьбой? Либо глупое недоразумение, природное уродство, что прервало его жизнь? За что ему такая кара? Либо он есть мое наказание? И настоящая жертва не он, а я? От мыслей этих у меня кружится голова.
Мне вдруг безумно хочется с Виктором пообщаться. Я понимаю, что сделать это нереально, но вспоминаю, что он был начинающим писателем. Дальнейшее свое размышление в равной степени было банальным и здравым: ничто не отражает мысли человека лучше, чем его письменное творчество.
