— Алкоголь — это мнимое счастье, — раза два или три повторяет он.
Его слова я почему-то адресую себе в упрек. Он, словно угадывая мое настроение, с грустью смотрит на меня.
— Сколько тебе лет? — спрашивает он.
Я отвечаю.
— Ты всего на два года старше моей дочери, — самому себе говорит он.
Неловкая пауза. Беру с прикроватной тумбочки супербестселлер Дэна Брауна, Листаю. По мне, так книга эта — дерьмо. Чтобы поддержать светский разговор спрашиваю:
— Интересная книга?
— Не знаю, — отвечает он, — это не я читаю.
— Ну да, понятно. — Я вдруг начинаю трепаться о литературе. Меня несет: Ходасевич, Набоков, Мандельштам, Газданов, рассказываю о них, будто они мои ближайшие родственники.
— Девушка, а девушка, — вдруг говорит Саша, — а можно ваш телефончик?
Радуюсь, как последняя дура, но стараюсь эмоции свои не показывать.
— Записывай, — говорю с деланным равнодушием.
— Я запомню, — отвечает он.
Я говорю заветные семь цифр. Повторяю и еще раз повторяю. «Пожалуйста! Запомни мой номер телефона! Пожалуйста!» — содрогается все внутри меня. Выходя, я замечаю в прихожей разбросанные женские журналы, безвкусные туфли. — «Вещи его жены», — думаю я. На стене фотография симпатичной девчушки: «Наверное — его любимица».
Выходим на улицу. Машина, джип сопровождения, вышколенные водитель и охранники — терпеливо ждут. Ни единым лицевым нервом не показывают удивления от того, что их босс с какой-то девицей. Ему нужно куда-то очень срочно ехать, он торопится. Деловой человек, уважаемый человек, елки-палки. Он сажает меня не в свою машину, а в джип сопровождения. Просит довести до места. Наверное, такое расставание — легче.
Угрюмый водила едет резво. Джип шатает из стороны в сторону. Слезы застилают мне глаза. Я сентиментально начинаю думать, ну почему, блядь, какая-то тупая дура, читающая идиотские книжки и пошлые журналы, носящая ужасные туфли — его жена? Почему, блядь, она, а не Я? Я же в тысячу раз лучше!
Как побитая собака — день напролет жду его звонка. С неохотой даже не засыпаю, а впадаю дремотное забытье: в нервном и легком сне вижу, как медленно расходится густой туман перед Венецией.
Следующим днем собираю в кулак все остатки, огрызки и лоскутки своей воли. Гоню прочь все нежные мысли о Саше. Я хорошо знаю о последствиях подобных встреч. Об их губительном влиянии на мое романтического склада сознание (хо-хо! — и не надо смеяться!). Я прекрасно помню о том, как в течение некоторого количества времени просыпалась в ожидании чудесного звонка. Ожидание это сковывало мою фантазию, губило волю и действия.
Кто он был тот, по кому я впервые сильно-сильно тосковала? Обычный прохожий, что схватил за руку весенним утром. Посмотрел на меня внимательно и улыбнулся. Мы — созвонились — пообедали — переспали. Все. Таким вот немудреным был алгоритм наших отношений. Но я что-то в нем неведомое для себя рассмотрела. Видно, в воздухе тогда витало что-то нервное.
Я стала неадекватно реагировать на его вполне заурядное имя. Едва слышала сочетания букв, что укладывались в нужную масть, — я проникалась незаслуженной нежностью к случайному человеку, обладателю имени-двойника.
Мне хотелось бывать там, где впервые увиделись. Мне казалось, что асфальт может запомнить прикосновения его ног, и следы эти я — узнаю. Все места, где он изредка бывал и небрежно мне живописал в непринужденном нашем разговоре, стали моими любимыми. Названия их дарили надежду на могущее свершиться чудо, мне казалось, что от этих мест исходит сияние; они сулили мне ложную веру — встретить там Его.
Я приходила. Ждала, но зрение мое реалистичное — фиксировало Его отсутствие и лишь чужие лица, черты которых я не считала нужным запоминать.
Тогда, в тот период, я стала верить в телепатию, оправдывая эту веру законами физики о магнитных полях. Сидя в укромном уголке своей комнаты, подтянув колени к подбородку, я шептала: «Ты мне нужен, нужен, нужен…» Я наивно верила в то, что тот, кому эти слова я адресую, — их непременно услышит. Но он, завладев моим воображением полностью, обо мне совсем-совсем позабыл.
Отдаваясь вволю своему психозу, я разбирала свое состояние на молекулы и понимала, что мне нужен не конкретный, именно этот человек. Что все это — некое стечение неких обстоятельств, что выбор мой случаен и ненадежен, что просто, как в калейдоскопе, сложился произвольный узор.
Но мне было надо! Мне было надо… Сам того не понимая, тот прохожий мимоходом сумел мне дать то, чего мне не хватало. Он сумел дать мне ощущение жажды моего тела, настоящей похоти, плохо прикрытой заботой, но за этим всем скрывалась нежность. Он являлся для меня не просто человеком, а надеждой на то, что существует в этом обыденном, загаженном бытовыми заботами мире нечто настоящее, ради чего стоит жить. Он был для меня иллюзией, которой приятно жить и невозможно жить, понимая, что это всего лишь иллюзия и она никогда не будет воплощена.
Именно тогда, за время ожидания, что было наполнено размышлениями, я почувствовала, как повзрослела и многие вещи стала воспринимать иначе. Хорошо это или плохо — не знаю. Но жизнерадостность свою я — растеряла.
Чтобы избавиться от подобной, ни к чему путному не приводящей зависимости, немалых усилий мне стоило убедить себя в том, что событие это произошло не со мной, что было оно не наяву. Я подумала о том, что реальность всегда ускользает от нас. Клетки кожи, тела, внутренних органов обновляются с неуклонной периодичностью, следовательно, спустя какое-то время ты — то есть я — всегда другая, и другие тоже — не они.
К чему я плету эту абстрактную ахинею? В оправдание того, что, встретив Сашу я, — крепко испугалась. Мне стало страшно не потому, что могу попасть в зависимость от ожидания, что ко мне должны проникнуться чувством. Мне стало страшно от того, что я по-прежнему способна даровать малознакомому, но ставшему вдруг мне дорогим человеку теплоту и ласку. Мне стало страшно от того, что, невзирая на свои недавние деяния и холодные мысли, я способна человека полюбить таким, каков он есть. Полюбить его вместе со всем его «пройденным жизненным путем», полюбить со всеми его ошибками, со всеми его заблуждениями.
ВОЗДУШНЫЙ ЗМЕЙ
Сегодня я отчетливо улавливаю признаки весны. Едва ощутимые ноты — они витают в воздухе. Продуваемый насквозь весенними сквозняками холодный, старый автобус. Жесткая скамья, на которой я сижу. Я ругаю свой слишком чувствительный нос за то, что он так отчетливо угадывает запахи распада, исходящие от тела моего отца. Но я желаю, чтобы этот путь был долог, так долог, насколько возможно представить бесконечность. Я знаю, что смотрю на отца — в последний раз. Я его не видела давно. Упущенное время. Упущенные возможности. Прописные истины: то, что нам дано, — тем расшвыриваемся, спохватываемся — поздно.
Я смотрю на его желтую кожу, разглаженные смертью морщины и улыбку, что на его мертвом лице создала я сама — подвязав его полуоткрытую челюсть платком. Я смотрю на носки его ботинок, совершенно новых ботинок, что были куплены давно и которые отец при жизни так ни разу и не надел.
