Мне захотелось вмазать ему в рыло. Я сдержалась. Достала из сумочки зеркальце, посмотрела на себя внимательно. Под «чем-то белым» подразумевался отслоившийся кусочек кожицы заживающей вышеупомянутой ранки.
— Это не что-то, это губа треснула, — вдруг начала оправдываться я.
— Ничего себе ты ее раскатала!
Ну такой вот у него юмор, что я могла поделать. Да и я — в тот вечер не фонтан. Потому как излишне застенчивая. Ранимая — вот я и не нашла слов, чтобы достойно парировать. Но именно после этих показавшихся мне уничижительными замечаний у меня и возник замысел, который я спустя лишь пару часов и несколько минут воплотила в действительность.
Никогда ранее до этого вечера я столь страстно не желала кого-либо лишить жизни… Конечно, как всякий живущий, я убивала: впрямую или косвенно. Ну косвенно, — это понятно — с немалым удовольствием носила шубы, кожу, ела мясо, рыбу, креветки и прочее. Впрямую — неосторожными шагами давила жучков, мокриц и муравьев, тапочкой и дихлофосом истребляла тараканов, хлопала комаров, ради забавы ловила бабочек и мотыльков, мышеловками и отравленным зерном уменьшала популяцию мышей, ногтями больших пальцев давила вшей и гнид, а однажды, ради бахвальства, из мелкашки на лету подстрелила какую-то маленькую птичку. Птичка рухнула, но, когда я подошла ближе — оказалось, что она ранена. Пришлось ее добить прикладом. Таким вот скромненьким был список моих преступлений. Опытом в этой области я обладала никаким. Потому мне становится страшно, что с задуманной миссией своей я не справлюсь.
Остаток ужина завершается под мое угрюмое молчание и колкости Виктора, что раз от разу вызывают во мне все большее омерзение. Выходим на улицу, садимся в машину. Виктор, как мне кажется, удивлен моим ответом на его вопрос: «Ну куда тебя теперь отвезти?» — «Я думала, что мы сейчас поедем к тебе», — отвечаю я.
Едем почти в гробовой тишине. Молчание наше изредка прерывается обрывочным шумом, что доносится из телевизора, встроенного в авто: он то ловил волну, то нет. Мое предложение включить радио остается неудовлетворенным: он, видите ли, терпеть не может всякие там песенки.
Приехали. Двухкомнатная его квартира отмечена унылым бардаком.
М-мм… У тебя есть что-нибудь выпить? — спрашиваю я, понимая, что трезвой радом с ним я находиться более не могу.
Виктор наливает мне виски. Я делаю глоток. Становится легче. Я смотрю на то, как Виктор уверенно и нагло раздевается. Стоит голый. То ли я уже начинаю пьянеть, но без одежды он мне кажется более привлекательным. Его руки тупые и холодные. Даже хмель не может отогнать от меня мысли, что Виктор — чужой. Он с непонятным усердием мнет мою грудь. Ради проформы проводит руками по телу. Тащит меня на кровать. Я лежу ничком, вдыхаю аромат несвежего, плохо пахнущего постельного белья. Виктор суетливо заправляет мне. Его член, длинный и тонкий, неприятно упирается в шейку матки, причиняя мне боль, в то время как стенки влагалища из-за недостаточного объема его органа — пустуют. У меня возникает ощущение, что меня не ебут, а издеваются. «Все не так! Все плохо! Неправильно!» — хочется мне закричать, но от отчаяния я лишь мычу — и этот звук вполне можно спутать со звуком, издаваемым от удовольствия. К моему счастью, Виктор кончает быстро. Он кончает, извергая какую-то дурацкую брань. Я чувствую, как его сперма пачкает мою поясницу.
Смотрит на меня. Мне кажется, что он смотрит на меня с презрением. Во всяком случае, во взгляде его нет ни капли нежности, ни благодарности. Он смотрит на меня с видом покорителя Эльбруса. Отправляется мыться в душ.
Я наливаю себе виски. Почти целый стакан, давлюсь, но пью. Жадно. До тех пор, пока не превращаюсь в ни на что не годную пьянь. Испачканную спермой поясницу вытираю краешком шторы. Смеюсь сама себе, вспоминая бородатый анекдот про жену поляка, которая подпрыгивает от того, что тот вытирает свою елду их новенькой шторой.
Иду на кухню. Иду и чувствую, как же я ненавижу Виктора. В этот час ярость и обида за все мои неудачи сконцентрировались в образе этого ублюдка. Я выдвигаю кухонный ящик, достаю оттуда большой кухонный нож. Мое пьяное воображение рисует фантазии в духе хичкоковского «Психо»: я крошу ножом Виктора, он кричит. Его рот огромен, как черная дыра. Струи воды окрашены кровью.
Трогаю лезвие ножа. Понимаю, насколько глупа моя фантазия: и инструмент недостаточно острый, и сил во мне маловато. При таком раскладе жертвой запросто могу оказаться я сама. Оглядываюсь вокруг, пытаясь найти более достойное орудие для убийства. Надо, чтобы было «быстро и наверняка».
Вилка, нож, кастрюля, сковородка, при большом желании возможно и ими. В задумчивости открываю холодильник — там, на вид уже несвежая, лежит колбаса. Секунду живу абсурдной идеей сделать бутерброд — такой, чтобы Виктор им подавился! В мировой статистике существует какой-то там процент погибающих от удушья из-за попавшей в дыхательные пути пищи. Лично знаю одну пожилую и воспитанную даму, муж которой в ее отсутствие подавился куском колбасы и задохнулся. Лежал под порогом с посиневшим лицом, пока жена не вернулась с работы.
Секундой позже сама дивлюсь этой дебильной мысли: «Дорогуша, — говорю себе со смехом, — разве позарится Виктор на этот, уже начинающий дурно пахнуть, кусок колбасы?» Вряд ли.
Я начинаю перебирать в памяти виденные мной по криминальным новостям нелепые убийства, где совершившие насилие были немощными, вдвое, а то и втрое меньше своих жертв. Вот восьмилетний внучек убил бабушку, крепко стукнув ее молотком по виску. Убил зато, что она громко храпела. Две хрупкие и юные подружки лесбиянки закололи мамашу одной из них — здоровущую, дородную женщину — за то, что она препятствовала их запретной любви. Восьмилетняя малышка зарубила топором спящего отчима, насиловавшего ее три года подряд. Блядь, сколько же в мире всякой мерзости!
Отгоняю от себя овладевшие мной социальные мысли. Концентрируюсь на собственных ощущениях и собственной ситуации. Что я могу поделать в данной передряге — тепличное создание, рохля, видевшая трупаки лишь по телевизору?
Слышу, как шум льющейся воды в ванной затихает. Начинаю суетиться. Вбегаю в комнату. Но по-прежнему держу большой кухонный нож в руке. «Хер с ним, раз не смогла убить, так пускай просто ограблю», — думаю я. Хватаю какую-то спортивную сумку, бросаю туда свои вещи — оденусь где-нибудь на лестничной клетке. Суетливо шарю в ящиках комода. Ага, вот небольшая пачка зеленых бумажек. И это что еще за агрегат? Беру его в руки, разглядываю. За этим занятием меня и застает Виктор. Вокруг его бедер обернуто белое полотенце. Мокрые волосы закинуты назад. Он неприятно поражен картиной: ящики комода открыты, я пьяная и голая, да еще и с кухонным ножом!
— Эй ты, сука, — зло говорит мне Виктор, — положи это на место!
Меня вдруг пробирает на смех, мне смешны его позыв, его испуг и его тон.
— Я сказал, положи пистолет, — зло и серьезно повторяет он.
— Чего-чего? — честно удивляюсь я.
И тут до меня, дуры пьяной, наконец-то допирает, что непонятная хрень, которую я держу в руках, — это пистолет, стреляющий резиновыми пулями. Точно. Подобное чудовище я видела опять-таки по телевизору. «Дизайнеры — уроды, — подумала я тогда, — неужели нельзя, не выпендриваясь, придерживаться традиционных форм?»
