– Миленькая, правда же? Это подарок. Единственное, чем хорош был тот мужчина, – это вот, этот его подарок, – сказала она.
– Она настоящая?
– Да. У тебя что, с этим какие-то проблемы?
– Я просто думаю, зачем такое расточительство, – сказал он.
– В каком плане?
– В плане жизни. В плане страдания. Она посмотрела на него скептически:
– Ты что, вегетарианец?
– Нет. Я рассматриваю это на моральном уровне.
Она пожала плечами и поправила волосы, увидев отражение в дверном стекле.
– Но, может быть, когда-нибудь я им и стану.
В его памяти возникли картинки из брошюры агитаторов против меха, которую дал ему приятель, – разные животные в капканах: выпученные глаза, обвисшие от обезвоживания шкуры. Попробовал припомнить описание того, как эти животные умирали, или количество шкурок, потребное для одной шубы, но вся информация вылетела из головы, да и бесполезна показалась в данном случае. Он даже не знал, какой именно зверь дает мех, из которого сделана ее шубка. Лишь промельком увидел белого зверька – этакую смесь когтей, слюны, узеньких глазок, – который крутится, кусается, рычит…
Она на него поглядела, только когда уже надела шубку. Ее глаза были темно-голубыми, ресницы черными и слипшимися. От нее пахло алкоголем и мятой, а губы стали еще ярче. Мир не изменится, если здесь и сейчас он не добьется своего. Никому не будет дышаться легче, ничья жизнь не станет безопаснее, никто не будет меньше страдать и жить дольше.
– Это не важно, – тихо сказал он. – Ты выглядишь фантастически. Пошли?
– Пошли.
В ее машине он коснулся шубки. На ощупь она была, как и положено, мягкой и теплой.
Он нажимал все сильнее, пока не нащупал кость ее плеча. Она повернулась улыбнуться ему, и тут он на миг почувствовал отвращение. Убрал руку.
Машина ехала все дальше – мимо темных окон, автобусных остановок, тускло освещенных витрин, прикрытых железными сетками. Пару раз ему хотелось сказать что-нибудь еще об этих ее мехах, о ее ограниченности, хотя ни одной из вычитанных в агитационной книжке хлестких фраз не подворачивалось, но не сказал ничего. Мех должен был сделать ее безобразной, но поглядишь – вроде нет, не безобразна, хотя и не особенно хороша, и больше он на нее не смотрел. Машина ехала и ехала, самой инерцией движения утомляя.
Позже, когда она уже лежала голая на спине, ему бросилось в глаза, что она очень пьяна (пока они в гостиной пили красное вино и раздевались, она вроде не была такой пьяной), и он почувствовал себя брошенным – один на один с ее телом. Он поцеловал ее в живот, она слегка поежилась. Прижал ладонь к ее лобку, сплющив растительность. Между пальцев выскочили волосинки колечками. Снова поцеловал – ниже пупка, туда, где он лицом уже мог чувствовать щекотку, слышать тихое бурчанье в животе, обонять запах влажных выделений у нее изнутри. Каким-то образом жар ее тела, колкость волос вызвали в нем некое шевеление в области между желудком и солнечным сплетением. Как будто что-то в нем затекло, и побежали мурашки, и вместе с тем голод – как у младенца, который засыпает и просыпается, не переставая при этом есть.
Он поднял взгляд на лицо женщины и не смог понять, то ли ее глаза приоткрыты, то ли закрыты вовсе и то ли она улыбается, то ли нет. Ее голова была слегка закинута назад, но под подбородком все же висела складочка лишней колеи. Ее влагалище вдруг вытолкнуло воздух, раздался тихий выхлоп, и он отпрянул. Она подняла голову, пристыженно на него поглядела. Она совсем утратила привлекательность. Но все равно он собирался овладеть ею. Он злился на себя за то, что станет ее трахать несмотря ни на что, и на нее злился по той же причине.
Возник позыв подняться и задушить ее. Он представил себе, как сминается пружина ее трахеи; в ушах возникли ее сдавленные хрипы, всем существом он ощутил, как ее тело молча, каждым мельчайшим движением молит о пощаде, в ней лопаются какие-то мелкие штучки, и он это слышит.
Потом он оказался один в гостиной. Ощущение одеревенелой заторможенности и вместе с тем сосредоточенного желания не проходило. Он быстро пересек комнату, подошел к шкафу, открыл дверцу и снял с вешалки шубку – все такую же теплую и мягкую. Она удивила его своей тяжестью. Перед мысленным взором крутились освежеванные тушки – кровь, кости, мускулы, – черные глазки на красно-белых ободранных мордочках; слышался низкий, затравленный вой, далекий плач существа, обреченного на гибель.
Он огляделся. Освещение было красноватым, из ее темной комнаты волнами доносился дым вонючих воскурений. От этого запаха он отступил, потом повернулся и быстро, с некоторой даже радостью, вышел за дверь, по лестнице и в ночь, все еще держа в руках шубку, словно спасенного зверька.
ЖЕНИЛСЯ НА СТРИПТИЗЕРКЕ
Со стриптизеркой ты знакомишься в прачечной-автомате. Приходит в заляпанных краской обрезанных джинсах и футболке, немытые волосы стянуты в конский хвост. Без никакой косметики – ни на губах, ни вокруг глаз. Поди пойми, что она стриптизерка. Обращаешь внимание на трусики – отороченные кружевом, удивительно тонкие, удивительно маленькие – и проникаешься ее тайной. Почти все, что ты будешь о ней узнавать, каждый раз покажется тебе неожиданностью.
Голос у нее усталый, и глаза тоже какие-то блеклые, словно в ее жизни что-то кончается. День в самом разгаре. Она разменивает тебе доллар. И ты стоишь, потряхивая мелочью, ждешь очередную выстиранную вещь.
Как вышло, что ты и эта стриптизерка поженились? Эти монетки и грустные глаза, и солнце в окнах прачечной… Одно к одному, а если бы тебе пришлось это описывать, ты бы сказал: да как-то так, по воле случая.
Тебе не хочется верить, что все стриптизерки как женщины в чем-то ущербны. Тебе хочется верить, что твоя жена пошла в этот бизнес в поисках такого мужчины, как ты. Терпеливо снося недоедание, ночь за ночью она раздевалась и все время ждала.
Как-то раз она поведала тебе, что фокус ее ремесла состоит в том, чтобы заставить каждого мужчину поверить, будто именно с ним у нее имеются скрытые отношения, выходящие за рамки клуба.
Так тебе открылась изнутри жизнь стрип-баров, и теперь ты со стыдом признаешь, что тебя водили за нос, заставляли верить, будто ты не такой, как другие, чтобы твои доллары летели как фантики на пол сцены.
Твоя жена до сих пор стриптизерка и останется ею, по меньшей мере, до тех пор, пока ты не станешь менеджером универмага и не начнешь зарабатывать достаточно, чтобы она сочла, что может это дело бросить. Я должна вести себя так, чтобы каждый думал, что за этот несчастный доллар я, может быть, приведу его к себе домой и стану с ним трахаться… ах, ну сделай лицо попроще, ведь ты всегда тут, дома, ты отлично знаешь, что никого я не приведу. Это всего лишь фокус…
Все же тебе не совсем понятно, что твоей жене от тебя на самом деле нужно, и иногда тебе снится сон, в котором она проделывает свой фокус с тобой. Снится, что ты сидишь у самой сцены, во тьме, из которой порой вырываются то освещенные лица мужчин, то козырьки бейсбольных кепок, иногда поблескивают очки, а твоя жена над всем этим витает где-то в вышине. Ее голубые глаза нацелены на доллар, который зажат у тебя между пальцами. Тебе сказано, что, если этот доллар упадет на пол, она останется и будет твоей. Но он – вжик! – исчезает, не достигнув подиума, и ее глаза устремляются куда-то дальше.
