Затем Фридолин немедленно отправился к дому, в подвале которого прошлым вечером встретил Нахтигалла. Погребок был еще закрыт, но кассирша из кафе этажом выше рассказала, что Нахтигалл остановился в маленьком отеле на Леопольдштрассе. Через четверть часа Фридолин приехал туда. Отель оказался очень бедным, в коридоре пахло непроветренными постелями, дешевым шпиком и растворимым кофе. Неопрятный портье с красными глазками, казалось, всегда был готов к вопросам полиции, поэтому так охотно рассказал все Фридолину.
Господин Нахтигалл выехал сегодня утром в пять часов. Его сопровождали двое мужчин. Не исключено, что они специально надвинули шарфы, чтобы скрыть лица. Пока господин Нахтигалл собирал вещи в своей комнате, они оплачивали его счет за последние четыре недели. После получасового ожидания один из мужчин зашел за господином музыкантом, и все трое поехали на северный вокзал. У господина Нахтигалла был очень взволнованный вид. Да… Почему бы не рассказать такому приятному, вызывающему доверие молодому человеку и все остальное? Так вот, Нахтигалл пытался передать портье письмо, однако ему это не удалось, так как господа, которые были с ним, заметили это и забрали письмо. Еще они сказали, что все письма, которые будут приходить господину Нахтигаллу, будет забирать один человек.
Фридолин попрощался с портье и вышел. Выходя из дверей отеля, он порадовался тому, что держит в руках чемоданчик врача — так его примут не за постояльца, а за человека, исполняющего свой долг. Итак, первый вариант — разузнать все у Нахтигалла — закончился ничем. Они осторожны, и у них есть для этого основания.
Затем Фридолин отправился к господину Гибизеру. На пороге его встретил сам хозяин.
— Я хотел бы вернуть Вам костюм и отдать долг.
Господин Гибизер назвал причитающуюся сумму, взял деньги, сделал запись в большой бухгалтерской книге и с некоторым удивлением взглянул на Фридолина, заметив, что тот явно не собирается уходить.
— Я здесь еще и для того, — сказал Фридолин тоном следователя, — чтобы поговорить о вашей дочери.
Крылья носа господина Гибизера начали подергиваться — от неловкости, иронии или гнева — понять было невозможно.
— Вчера вы сказали, — начал Фридолин, опираясь рукой с широко расставленными пальцами о конторку, — что ваша дочь не совсем здорова в душевном плане. Ситуация, в которой мы застали ее вчера, лишь подтверждает ваши слова. И, так как по воле случая я стал участником или, по крайней мере, свидетелем той странной сцены, то настоятельно рекомендовал бы вам, господин Гибизер, проконсультироваться по данному поводу с врачом.
Господин Гибизер, который все это время вертел в руках неестественно длинное перо, смерил Фридолина беззастенчивым взглядом.
— Может быть, господин доктор будет столь любезен и назначит лечение сам?
— Я попросил бы не приписывать мне слов, — резко ответил Фридолин, и тут его голос внезапно охрип, — которых я не говорил.
В этот момент распахнулась дверь, ведущая во внутренние комнаты, и на ее пороге появился мужчина в расстегнутом пальто, с видневшимся из-под него черным фраком. Фридолин сразу же узнал одного из тех двух «судей», которых он застал здесь прошлой ночью. Не было сомнений, что «господин судья» вышел из комнаты Коломбины. Увидев Фридолина, молодой человек на секунду смутился, однако быстро совладал с собой. Одолжив одну из зажигалок, лежавших на конторке, он не спеша закурил сигарету и покинул квартиру, махнув Гибизеру на прощание.
— Ах, вот оно что, — заметил Фридолин. При этом уголки его рта презрительно скривились, и во рту появился горький привкус.
— Что вы имеете в виду? — хладнокровно поинтересовался Гибизер.
— Таким образом, вы не стали… — взгляд Фридолина блуждал от входной двери к двери, из которой вышел судья. — Не стали вызывать полицию.
— Мы уладили все другим способом, господин доктор, — холодно ответил Гибизер и поднялся, показывая, что на этом разговор закончен. Фридолин направился к выходу. Гибизер предупредительно распахнул перед ним дверь и с непроницаемым выражением лица сказал:
— Если господину доктору снова что-нибудь понадобится… Я имею в виду — не только костюм монаха.
Фридолин закрыл за собой дверь. «С этим покончено», — подумал Фридолин со злобой, которая ему самому показалась не уместной. Он сбежал вниз по лестнице, а затем без особой спешки отправился в клинику. Придя туда, Фридолин позвонил домой и поинтересовался, не посылали ли за ним пациенты и нет ли для него писем. Горничная еще не успела ответить на все его вопросы, как Альбертина сама подошла к телефону. Она еще раз повторила все, что сказала горничная, а затем будничным голосом добавила, что только что встала и собирается завтракать вместе с ребенком.
— Поцелуй ее от меня, — попросил Фридолин и пожелал им обеим приятного аппетита.
Ему было приятно слышать голос жены, и именно поэтому он так быстро закончил разговор. Фридолин хотел спросить, что она собирается сегодня делать, но затем подумал, что ему нет до этого никакого дела. В глубине души Фридолин все равно был готов продолжать жить с женой как и раньше, по крайней мере, внешне. Белокурая сестра подала доктору халат, слегка улыбнувшись, как улыбаются все сестры, независимо от того, обращают на это внимание или нет.
Через несколько минут Фридолин уже был в палате. Ему сообщили, что главный врач уехал на консилиум, но практиканты хотят поучаствовать в обходе без него. Фридолин чувствовал себя почти счастливым, пока проходил по палатам, окруженный толпой студентов. Он осматривал больных, выписывал рецепты, перебрасывался короткими профессиональными замечаниями с субординаторами и сиделками. Ему сообщали последние новости. Подмастерье слесаря Карл Редер ночью умер. Вскрытие в половине пятого вечера. В женское отделение поступила новая больная. Женщину с кровати семнадцать следует перевести в хирургическое отделение. Потом речь зашла о кандидатах на должность руководителя офтальмологического отделения. Хюгелманн, профессор из Марбурга, который последние четыре года был вторым ассистентом у Штелльвага, имеет наибольшие шансы. «Стремительная карьера, — подумал Фридолин. — Меня никогда не будут рассматривать в качестве кандидатуры заведующего отделением, не хватает звания доцента. Слишком поздно. Хотя, почему, собственно? Следует лишь снова начать заниматься научной работой и с большей серьезностью взяться за уже начатые исследования. После частной практики остается достаточно времени».
Фридолин попросил доктора Фухшталера присмотреть за амбулаторными больными. Он признался самому себе, что с большим удовольствием остался бы здесь, чем ехал в Галитценберг. Но, тем не менее, ехать придется. И не только потому, что он обязан расследовать дело дальше, но и потому, что есть еще кое-что, что нужно уладить. Фридолин решил в любом случае доверить вечерний обход доктору Фухшталеру. Молодая девушка на последней кровати с тяжелыми последствиями простуды улыбнулась ему. Это была та самая, которая при последнем осмотре так доверчиво обнажала грудь. Неприязненно посмотрев на нее и нахмурившись, Фридолин отвернулся. «Все они одинаковые, — с горечью подумал он, — и Альбертина такая же, как они — она даже хуже них. Я расстанусь с ней. Из этого не выйдет ничего хорошего».
