Нахтигалл кивнул и неторопливо закурил сигарету, тем временем Фридолин быстро пересек улицу, нанял извозчика и невинным тоном, словно речь шла о шутке, приказал ему следовать за черным экипажем, который как раз тронулся.
Они ехали по Алзерштрассе, потом вдоль железной дороги, ведущей загород, и затем по плохо освещенным безлюдным переулкам. Фридолин боялся, что он потеряет след впереди идущего экипажа, но всякий раз, когда он высовывался из окна, ощущая прикосновения неестественно теплого ветра, то видел перед собой на значительном расстоянии другой экипаж и неподвижно сидящего на козлах кучера в высоком черном цилиндре. «Все это может плохо закончиться», — подумал Фридолин. К тому же, он все еще ощущал запах роз и пудры, которым пахла Коломбина. «Что это за странная история, в которой я оказался? — спрашивал он себя. — Я не должен, не могу заходить так далеко. Может быть, не следует ехать дальше? И где мы сейчас находимся?»
Экипаж медленно поднимался в гору. По краям улицы стояли небольшие скромные виллы. Фридолину показалось, что он определил их местонахождение. Должно быть, это Галитцинберг. В юности он нередко забредал сюда во время прогулок. Слева внизу он увидел расплывающиеся в тумане тысячи мерцающих огней города. Он услышал стук колес и посмотрел из окна назад. За ними ехало еще два экипажа, чему Фридолин был очень рад, так как он в таком случае не мог вызвать подозрений у черного кучера.
Внезапно повозка резко свернула в сторону и стремительно покатилась вниз по дороге, где меж решеткой и стеной образовалось подобие ущелья. Фридолин подумал, что давно пора надеть костюм. Он снял шубу и облачился в рясу, так же, как каждое утро в отделении больницы влезал в рукава халата; и как о чем-то спасительном подумал о том, что, если все пойдет хорошо, он уже через несколько часов, как обычно, будет делать утренний обход больных.
Экипаж остановился. «А что если, — подумал он, — я не буду выходить, а сразу поеду обратно? Но куда? К маленькой Коломбине? Или к девушке с Бухфелдгассе? Или к Марианне, дочери советника? Или домой?» И с легким трепетом он осознал, что туда ему хочется меньше всего. Может, это из-за того, что дорога домой показалась ему самой длинной? «Нет, я не могу повернуть назад, — подумал он. — Я должен пройти до конца по этой дороге, даже если в результате меня будет ждать смерть». Он рассмеялся пафосу собственных слов, однако на душе у него было скверно.
Ворота были распахнуты. Черный экипаж, видимо, продолжил спускаться все ниже — в ущелье или в темноту. Но Нахтигалл, в любом случае, уже вышел. Фридолин быстро выпрыгнул из экипажа, велев кучеру дожидаться его возвращения наверху, на повороте, так долго, как потребуется. И, чтобы быть уверенным, что кучер его дождется, он щедро с ним расплатился и пообещал такую же сумму по возвращении. Экипажи, следовавшие за ним, приближались. Фридолин увидел, что из первого вышла закутанная женская фигура. Затем он зашел в сад и надел маску; неяркий свет из окон дома освещал ведущую к воротам дорожку. Из-за кустов с пронзительным криком выпорхнули две черные птицы; спустя несколько мгновений Фридолин уже стоял в узком белом вестибюле. Навстречу ему лились звуки музыки, справа и слева стояли двое лакеев в темных ливреях и серыми масками на лицах.
— Пароль? — одновременно спросили они его шепотом.
— Дания, — ответил Фридолин.
Один из лакеев взял его шубу и исчез в соседней комнате, другой открыл дверь, и Фридолин попал в сумрачный высокий зал, стены которого были задрапированы черным шелком. По залу не спеша прогуливались люди, все в масках и костюмах монахов или монашек. Откуда-то сверху, постепенно нарастая, лилась итальянская церковная музыка.
В углу зала стояла маленькая группа — три монашки и два монаха; они помахали ему сначала, казалось, по ошибке, а затем еще раз. Фридолин, заметив, что он — единственный с покрытой головой, снял шляпу и, стараясь принять как можно более равнодушный вид, стал прогуливаться взад-вперед по залу; один монах тронул его за руку и кивнул в знак приветствия. Взгляд монаха задержался на Фридолине не более секунды, но, казалось, этому внимательному зоркому взгляду было достаточно, чтобы проникнуть в самые сокровенные мысли Фридолина. В зале ощущался странный дурманящий аромат, какой бывает в цветущих южных садах. Тут кто-то снова коснулся руки Фридолина. На этот раз это была монашка. Как и у остальных, ее лоб, голова и плечи были скрыты под черным покрывалом. Под шелковыми концами маски виднелся алый рот. «Где я? — подумал Фридолин. — Среди помешанных? Заговорщиков? Или я попал на собрание какой-то религиозной секты? Может быть, Нахтигалла подговорили и заплатили, чтобы он привел какого-нибудь непосвященного, которого они подняли бы на смех?» Но для маскарадной шутки все выглядело слишком серьезно и зловеще. К музыке присоединился женский голос, и в зале зазвучало старинное итальянское церковное песнопение. Все стояли тихо и, казалось, внимательно слушали, Фридолин тоже на время сдался в плен чудесной нарастающей музыке. Внезапно он услышал, как позади него зашептал женский голос:
— Не оборачивайтесь. Еще не поздно уйти. Вы здесь чужой. Если это откроется, последствия будут ужасны.
Фридолин в испуге замер. Первую секунду он был близок к мысли внять предупреждению. Однако любопытство, соблазн и, прежде всего, гордость были сильнее любых опасений. И он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
Голос сзади него зашептал:
— Мне жаль вас.
Теперь он обернулся. Сквозь маску виднелся блестящий алый рот, темные глаза внимательно смотрели на него.
— Я остаюсь, — сказал он героическим тоном, о существовании которого у себя ранее не подозревал, и снова отвернулся. Чудесное пение нарастало, но музыка зазвучала по-новому: теперь это была уже не церковная музыка, по пышности и буйству это скорее походило на бурную оргию. Фридолин заметил, что все монашки исчезли, и в зале остались одни монахи. Между тем, пение тоже зазвучало по-другому: мрачную строгость сменили нарастающие трели радости и ликования, вместо возвышенного органа дерзко вступило фортепиано, и Фридолин тут же узнал сильную и волнующую игру Нахтигалла. И женский голос, ранее столь благородный, перешел в последний, пронзительный, похотливый крик, словно стремящийся сквозь крышу все выше — в бесконечность. Внезапно двери слева и справа распахнулись, и Фридолин заметил в углу темную фигуру Нахтигалла за роялем. А в центре соседней залы, освещенные ослепительным светом, неподвижно стояли женщины — абсолютно нагие. Темные покрывала скрывали лишь их головы и плечи, а на лицах у всех были черные маски. Взгляд Фридолина жадно блуждал по стройным и пышным, нежным и откровенным цветущим телам. Взгляд под каждой маской лучился манящим светом.
Но каждая из этих женщин оставалась волнующей загадкой, скрытой под черной маской. В невыразимом восторге смотрел Фридолин на них и чувствовал, как в нем поднимается волна мучительного желания. Все остальные, вероятно, чувствовали тоже самое. Вздохи восторга переросли в стоны, словно от невыносимого страдания; у кого- то вырвался крик, и внезапно все, кто был в зале, бросились к женщинам, которые встречали их безумным, призывным, похотливым смехом. Все происходило с головокружительной быстротой; мужчины были уже не в монашеских рясах, а в ярких, праздничных — белых, желтых, голубых, красных — костюмах кавалеров. Фридолин был единственным, кто остался в костюме монаха, он забился в самый дальний угол вблизи Нахтигалла, который сидел к нему спиной. Фридолин хорошо видел, что у Нахтигалла на глазах повязка, но одновременно ему показалось, что он заметил, как из-под повязки глаза пианиста сверлят висящее напротив высокое зеркало, где отражались кавалеры с обнаженными танцовщицами.
