Ладно. Всему есть предел...
Давайте поговорим о вечном... Эти гравюры из запрещенных книг... У Него в голове все вертелась одна из них – древняя, с благонравной девицей, ласкающей жеребца... О, похоть!.. Ты родилась задолго до гомо сапиенс, но только его воображение придало тебе этот вселенский размах...
«Природа создала человека, чтобы познать самое себя...» Плавали, знаем... Как бы не так...
Природа создала человека, чтобы трахнуть самое себя...
* * *
Позже, выводя Графа на прогулку, Он улыбался своей власти над ним и не чувствовал никакой, то есть абсолютно никакой ревности. Как и было обещано.
Она же в своем обморочном сне видела какие-то пятна... Реставратор, обнаружив такие на скале, придал бы им формы быка.
А бык, обнаружив эти пятна, просто прошел бы мимо...
Эротический этюд # 21
5-й километр от Города.
– Милый, давайте откроем все окна? Кажется, уже можно дышать...
– Давайте сначала доедем до седьмого километра.
– А что там, на седьмом километре, старый вы каббалист? Черта магического круга?
– Нет. Просто там начинается лес, и в воздухе меньше пыли.
Он спокойно смотрел вперед, держа руку на рычаге коробки передач, в опасной близости от Ее бедра. Конвейер дороги проносил мимо глаз деревья, голосующие сухими беспалыми ветками. Ему было хорошо. Он ехал домой. От этой мысли не отвлекали ни Ее щебет, ни притаившийся сзади Город... Впереди, совсем недалеко, стоял Дом, с которым Он давно уже не виделся.
Дом, на задворках которого до сих пор скачет курносый мальчишка, распугивая голубей и домовых. Старый Дом, съехавший набок, как фуражка с лихого казацкого чуба.
Когда-то он был молод, слаб, и мальчик любил меряться с ним силами. Забрасывал снежками, расшатывал перила, топал что есть сил по крыше. Дом кряхтел, но терпел. Он уже тогда был добрым, даром, что молодым, домом. И ни разу не навредил мальчишке, который нарывался на это ежедневно, как только мог. Не уронил с крыши, не прокатил по лестнице, не подставил ступеньку у порога... Не порезал разбитым оконным стеклом...
7-й километр.
– Ага, вот и лес... Теперь можно?
– Да, – Он улыбнулся. – Теперь можно.
– Люблю, когда вы улыбаетесь. Становитесь совсем другим человеком...
– Не ищите ручки. Вот тут на панели кнопочки, нажмите их – и все...
– Здорово! – Она взяла на клавиатуре кнопок неслышный аккорд, стекла дружно поползли вниз, и зачем-то включилась аварийная сигнализация.
– Это уже лишнее, – Он выключил аварийку и посмотрел на Нее! – Ну что, так посвежее?
– Еще бы! – Она тут же достала сигарету и закурила. – К такому воздуху сразу не привыкнешь. Нужно постепенно... А то голова закружится с непривычки!
Он тоже закурил, искоса поглядывая на Нее. Она, положив ногу на ногу, откинулась в кресле и смотрела в окно. За окном, не оглядываясь, куда-то бежали деревья.
– У вас нет ничего выпить? – вдруг спросила Она. – А то голова все-таки закружилась, нужно раскрутить ее в обратную сторону...
– В бардачке лежит бутылка вина. Сможете сами открыть? – Ему не хотелось останавливаться.
– Конечно. Чем?
– Там же лежит нож, увидите.
– Да, вы – удивительно галантный кавалер. Бокала я, вероятно, не найду в вашем бардачке.
– Нет. Пейте из горлышка – меньше расплещется...
– Вы жадина и грубиян. Я с вами не дружу...
– Не сердитесь. Космонавты вообще из тюбиков питаются...
– Ладно, ладно... Не выкручивайтесь. Будете глоток-другой?
– Нет, куда мне... Я за рулем. Впрочем, глоток – можно. Давайте.
Первый раз он выпил вина там же, в Доме. Неизвестно, кто из них двоих опьянел больше, но оба пустились в пляс, и черно-белые фотографии красно-белых предков чудом удержались тогда на стенах. Поутру не досчитались одной ступеньки, а уж сколько с крыши слетело черепицы, так никто и не узнал. Они с Домом были заговорщиками и не делились со взрослыми своими маленькими тайнами. Поутру оба болели, и Дом наскоро слепил облако, которое выжал дождем на две похмельных головы.
10-й километр.
– Какой ветер! Вы не простудитесь?
– Нет, ничего, – Он сделал еще один глоток и не добавил: – Он меня вылечит в случае чего.
– Кто «он»? – не спросила Она.
– Мой Дом... – сказал Он вслух.
– Что «ваш дом»? – Она удивилась. Глаза блестят, юбка ползет вверх, медленно, как штора в старом кинозале...
– Ничего. Мой Дом вам понравится. Там уютно...
«Хорошо, что ты меня не слышишь, старина... Сказать про тебя „уютный“... Да... Не волнуйся, я все помню. И как ты умеешь лечить, я помню тоже. Хорошо, что бабка настояла тогда, чтобы меня привезли к тебе из больницы. Ты вытянул меня наверх, как невод со дна, с барахтающимся уловом будущих лет. Я тебе уже говорил „спасибо“? Не помню... Спасибо. Спасибо. Спасибо».
15-й километр.
– Так странно... – сказала Она.
– Что?
– Мы ведь оба с вами понимаем, куда и зачем едем. И все еще на вы, и даже не целовались ни разу...
– Ты не понимаешь, куда едешь! – не крикнул он. – Зачем – это уже не так важно.
– Вы мне очень нравитесь. Давно нравитесь. Давайте поцелуемся... – она положила руку ему на колено. Пьяная, красивая, добрая девочка.
– А вдруг вам не понравится... Придется возвращаться. А я так хочу показать вам...
Дом. Показать его тебе, сделать хозяйкой на день, на два, на всю жизнь. Это уж как получится. Ему решать. Дому. Дом лучше разбирается в женщинах, чем его Хозяин. Все, что дано знать Хозяину, рассказано Домом. С того дня, когда Он впервые подглядывал за безобразиями кузины из Ростова, он сохранил память о щели в потолке, из которой открывался удивительный вид на комнату для гостей. И кто, как не Дом, со скрипом подмигивал ему всеми остальными щелями, расширяя эту, как только мог.
20-й километр.
Она замолчала. Дорога взяла свое, лицо посерьезнело, глаза блестят уже совсем нехорошо. Полупустая бутылка зажата в коленях, для чего – ах! – пришлось еще выше поднять юбку. Ее рука задумчиво ложится на его руку, пальцы гладят кисть, как собаку, рычаг коробки отзывается ревнивым ворчанием. За окном пролетает шашлычная, бросив в окно тугой хищный аромат.
Он ставит кассету, чтобы спугнуть ее руку. Рука уходит, подносит к губам бутылку – и тут же возвращается, пристраиваясь уже на его бедре. И тут же отправляется с инспекцией в соседнее место, где ожидает найти сами-знаете-что. И оно там действительно есть, это с-з-ч, но в состоянии столь беспомощном, что ее мизинец изгибается жалобным вопросительным знаком: «Почему?» Ласки становятся настойчивее, она ждет ответа, но лишь рычаг коробки стоит в салоне дрожащим фаллическим символом. Больше ничего...
