На фоне диалога Петровича и Илюнчика Он с подружкой пьет на брудершафт и целуется. Петрович делает на них наезд камерой.
Петрович: Улыбнитесь, голубки. Сейчас вылетит птичка.
Он бросается на Петровича, чтобы забрать камеру.
Кавардак, камера гаснет.
Статс-кадр
Под торшером накрыт маленький праздничный стол. Она, в нарядном платье, накрашенная, сидит с бокалом шампанского в руке. Все очень уютно и красиво.
Она: Ну, что? За нашего доблестного Мыша?
Он: Да. Как он? Не плакал?
Она: Когда уходила утром, плакал ужасно. А когда забирала, уходить не хотел.
Он: А дома?
Она: А дома говорит: мама, одевай меня. В садик пора.
Он: С ума сойти.
Она: Вот именно. (делает глоток)
Он: Ну, а ты как?
Она: Я не знала, чем себя занять. Сидела, как дура, и смотрела на часы. Тебе звонила.
Он: Ага. Раз десять, не меньше.
Она: Я больше не буду.
Он: Перестань глупости говорить.
Она: Ну вот. Потом стала старые платья мерить.
Он: И как?
Она: Как видишь. Пока налезают.
Он: Я и забыл, какая ты у меня красивая.
Она: А я и до сих пор не вспомнила. А что, правда хорошо сидит?
Он: Хорошо – это не то слово. Ты еще меньше похожа на мамашу, чем до свадьбы.
Она: Спасибо.
Он: А почему глаза заплаканные?
Она: Себя жалела.
Он: Это паршивое занятие.
Она: Я знаю. Ничего не могу с собой поделать. Превратилась в курицу, того и гляди, кудахтать начну. Но раньше как то некогда было об этом думать, а сегодня от безделья как начала... как начала...
Он: Ты стала очень взрослая и умная.
Она: О, да. Я так много узнала за эти два года, ты просто не поверишь...
Он: Расскажи.
Она: Ну, например. Знаешь, сколько шагов от нас до набережной?
Он: Сколько?
Она: Четыреста шестьдесят три. А обратно, почему-то, меньше. Это – с коляской.
Он: А без коляски?
Она: А без коляски я туда не ходила. До поликлиники – шестьсот восемьдесят пять. До почты – пятьсот пятьдесят четыре. А собаку Ларисы Павловны зовут Анфиса.
Он: А кто такая Лариса Павловна?
Она: (улыбается) Наша участковая.
Он: Вот так век проживешь – и ничего не узнаешь.
Она: А по телевизору идут сплошные сериалы, у меня уже ум за разум заходит оттого, что там происходит.
Он: А ты их не смотри.
Она: А я и не смотрю. Слушаю, как радио. А от мультиков уже просто тошнит. Тебя когда-нибудь тошнило от мультиков?
Он: От водки – редко. От портвейна – довольно часто. От политики – каждый день. От собственной работы – каждый час. А от мультиков никогда.
Она: Ты их просто мало смотрел. А меня Мыш ежедневно пытает по пять часов.
Он: Теперь не будет.
Она: Ну, конечно. Мы еще за порог дома не успели зайти, а он уже кричит: мультики хочу.
Он: Мыш великий и ужасный.
Она: Да. Весь в тебя.
Он: В меня – ужасный. А в тебя – великий.
Пауза. Она смотрит в объектив.
Она: Ты небритый.
Он: Я решил бороду отпускать.
Она: Только через мой труп. Что мне делать, дядька?
Он: Ты о чем?
Она: Обо всем.
Он: О бороде?
Она: Нет. Обо всем, кроме бороды. Что мне делать?
Он: Валяться на диване и читать Маринину. Или Хмелевскую.
Она: Я уже достаточно захмелилась и намариновалась.
Он: Мне бы твои заботы. Дал бы мне кто-нибудь книжку и сказал: это – твоя единственная забота на целый день. Закрыться от всего мира четырьмя стенами, врубить Джима Моррисона и читать.
Она: Я не люблю Джима Моррисона. А от четырех стен меня уже тошнит.
Он: Как от мультиков?
Она: Даже больше.
Он: Весь город в твоем распоряжении. Он здесь построен специально для того, чтобы развлекать домохозяек.
Она: Дядька...
Он: Что?
Она: А можно, я пойду работать?
Он: А Мыш второй? Мы же решили не останавливаться?
Она: Может, Мыш второй подождет еще годик?
Он: Это не решит проблему. Какой смысл идти работать на год, а потом снова нырять в декрет?
Она: Ты прав, как всегда. Значит, зовем второго Мыша?
Он: Ты ведь сильная девочка, правда?
Она: На мне пахать можно. Это все – бабьи сопли, дядька. Не обращай внимания.
Он: Тогда зовем второго Мыша.
Она: Прямо сейчас?
Он: А зачем откладывать?
Она: Дядька мой... Я тебе говорила, как тебя люблю?
Он: Нет. А как ты меня любишь?
Она: Очень.
Он: Ты больше не будешь плакать?
Она: Я постараюсь. Пожалуйста, выключи камеру. Я хочу к тебе прижаться и помолчать.
Камера гаснет.
Он – перед камерой, на фоне своего офиса.
– Привет, милая жена и мышонок. Если вы смотрите эту кассету, значит, вы справились с кнопкой play на видеомагнитофоне, поэтому можно обойтись без инструкций. Чтобы Мыш не заскучал, глядя на папу, я сейчас нажму свою кнопку play, и на моем телевизоре будут бегать Том и Джерри. Но перед этим, Мыш, я должен сказать тебе две вещи. Первая. Немедленно вынь палец изо рта. Вторая. Я – твой папа и очень тебя люблю. Вот.
Нажимает на кнопку офисного видика, и по экрану телевизора, стоящего рядом, начинается беготня кота и мышки.
(продолжает) А теперь, милая моя царевна-несмеяна, я расскажу тебе сказку. Жил да был человек. Потом его стало двое. А потом трое. Каждое утро ему приходилось расстаться самому с собой и отправиться в кащеево царство. Там он воровал у Кащея злато. А точнее не воровал, а покупал. За каждый золотой он отрезал Кащею кусочек своей души. Кащей был парень незлой, даром, что бессмертный. Иногда возьмет и подарит золотой просто так. А иногда не подарит. И души помногу не брал. Вот только песен не любил. Иногда сидит и говорит: «Нет, дружок. Этот кусочек души червивый – с песенкой. Ты его, мил человек, выбрось, а на его месте новый вырасти. Целенький.»
Ну, а царство кащеево хорошо собой. Трон золотой (показывает на кресло), стол мраморный... Заморская машина на столе стоит, компьюером кличут. Не иначе, как сам черт ее делал. Все умеет! Вот и другая машина, для царской почты (показывает на факс). Депеши в тридевятое царство за минуту долетают! Одно слово рай! Только скучно человеку без своей второй половинки. Сидит он на кащеевом троне и только о ней и думает. Такая вот невеселая сказка выходит...
