Сергей Павлович Судаков в сердцах пообещал при случае отрубить мальчонке голову за кощунство.
Девица с горящими глазами бесстыдно жалась к охальнику. Она была счастлива его счастьем. С освещенным заревом пожара вдохновенным лицом шлюха (в чем Сергей Павлович не сомневался) казалась персонажем из какой-то оперы. Эпическое действо требовало пения, а не обыденной стертой речи.
Кто-то из сумасшедших, повинуясь естественному порыву, запел: «Эх, дубинушка, ухнем…»
Это уже было нарушением общественного порядка. По знаку полковника Судакова безумца увезли.
— Почему здесь столько сумасшедших? — раздражался Сергей Павлович.
— Потому что все с ума посходили! — откликнулся здравомыслящий созерцатель.
* * *
Иные из наблюдателей обнаружили свое безумие только при виде пожара. Их воодушевление сублимировалось в сексуальное возбуждение, совладать с которым они не могли. Мужчины и женщины, впервые увидев друг друга в гибельном пекле, взявшись за руки, скрывались под сенью дерев.
Пир во время чумы!
— Ты счастлив, мой миленький? — вопрошала Алевтина красного от жара Игрека.
— Чудо! Это чудо!
Судакову померещилось, что молодые люди улетели.
Так и вышло. Сделав два шага, Ведьма и Ангел упали в кусты.
Ошалевшая Люся глядела на огонь в одиночестве. Душевнобольные бесновались возле нее, но девушка их не видела. Она переживала то, что лишь один мужчина смог ей подарить, да и то всего однажды.
* * *
Доктор Ознобишин на пожар припоздал. Когда Сизов сообщил ему, что горит Служба безопасности, Иннокентий Иванович подумал:
«Симулирует шизофрению! Завтра же выпишу!»
Первой, кого доктор увидел на пожаре, была Люся. Упираясь спиной в дерево, она сползла на землю. Тело ее, изломанное судорогами, затрепыхалось на газоне.
«Эпилепсия! — удивился доктор. — Как бы язык не прикусила! Надо ей что‑нибудь вставить в рот».
Ничего непристойного Ознобишин не имел в виду.
* * *
Вылетев из гнезда, Кукушка с меланхолическим видом куковала, сидя на корточках. Ей казалось, что через огонь она прикоснулась к вечности.
Ознобишин насчитал, что кому-то Кукушка предрекла больше ста лет жизни.
— Кому ты столько накуковала? — в изумлении спросил Иннокентий Иванович.
— Всем! — Кукушка сделала широкий жест, обнимающий пространство. — Всему человечеству.
— Спасибо, — растрогавшись, проговорил психиатр от имени человечества.
2.
И себе самому Ознобишин не признавался в страхе, который овладел им при известии о пожаре: не его ли глюки запалили Службу безопасности?
Иннокентий Иванович опасался, конечно, не банальных поджигателей со спичками и канистрой бензина. Мог ли кто‑нибудь из его питомцев воспламенить контрразведку на расстоянии?
Таких талантов за ними не водилось, к сожалению.
— И вы тут, доктор? — со злорадством проговорил кто-то за спиной. — Наверно, неспроста?
Ознобишин обернулся.
Раскрасневшийся близ огня полковник Судаков пылал ненавистью… К кому? Не к тому ли человечеству, которому Кукушка предрекала долгие лета.
— Шел мимо, дай, думаю, посмотрю, что горит…
Прикинувшись простачком, Ознобишин почему-то стал оправдываться перед полковником, от которого получал деньги на исследования.
— Надеюсь, — многозначительно протянул Сергей Павлович. — Даже птица не гадит в свое гнездо!
— А мы разве… — когда два человека думали об одном и том же, Иннокентий Иванович поражался.
«Полковник думает обо мне лучше, чем я того заслуживаю, — признавался себе доктор. — Увы, у меня нет возможности нагадить в свое гнездо!»
Когда к полыхающей контрразведке подкатил черный «мерседес» Коровко, Сизарь поспешно вспорхнул с насиженного места.
— Григорий Ильич, она здесь!
— Кто?
— Душа вашей супруги! Погреться прилетела… Вдовец не скрыл раздражения:
«Нигде от нее покоя нет!»
— Пожар — это так эротично! — с придыханием шепнула ухоженная, дебелая дама лейтенанту Мухину.
Пограничник перевел на нее блуждающий взор.
— Вы со мной не согласны?
Мухе почудилось, что ярко — красные губы тетки охвачены пламенем.
— Чего?
— Пожар — это очень сексуально! — в нетерпении прикрикнула дама на увальня. — Огонь похож на любовь!
— Сколько невидимок… — потрясенно пробормотал Муха. — Почему их так манит огонь…
— Не слышу! Вы про что?
Невидящий взгляд пограничника прошел сквозь даму.
— Они такие прыткие, вездесущие…
— Вы про сперматозоиды?
— Невидимки…
— Зачем вам их видеть! — дама потеряла терпение. — Вы что, с микроскопом сексом занимаетесь! Не нужно думать о всякой чепухе! Считайте, что их нет!
— Они есть… их много… Они меня узнали…
— Вы сумасшедший! — дама с опаской отпрянула от пограничника. И наткнулась на Сизаря. — Пожар — это так эротично!
— Даже души умерших занимаются сексом на пожаре!
Дама и от этого глюка испуганно отпрыгнула: сплошные безумцы!
— Оставьте меня в покое! — завопил Муха. — Я не ваш! Меня все видят! Меня можно руками пощупать! Нет, я не невидимка! Я могу пощупать кого захочу, а вы нет! — вряд ли пограничник понимал, что хватает докучавшую ему расфуфыренную тетку.
Дама завизжала в ужасе:
— Пошел вон, козел!
— Видали! — торжествовал Муха. — А теперь вы ее схватите!
Теткина пощечина показалась пограничнику нежней поцелуя.
* * *
Волны теплого воздуха от пожара докатились до двух обнаженных тел, белевших в кустах.
Алевтина чувствовала, что каким-то образом причастна к празднику огня, восхитившему ее любимого.
«Если б я была настоящей ведьмой, — горько вздыхала Тина, — каждую ночь устраивала бы ангелочку такие костры!»
Когда влюбленные, охваченные непереносимым вожделением, упали на землю, девушка вновь испытала волшебное состояние: переселения душ. Произошло это почти сразу после слияния тел. От обычного оргазма случившееся было так же далеко, как свободное падение в воздухе от прыжка с парашютом. Всякий раз, когда подобное происходило с Ведьмой, она замирала от страха:
«Сейчас разобьюсь!»
Пожар обострил все ощущения. И свободного падения тоже.
