Залезая к себе под одеяло, Алевтина вспомнила полузабытую сказочку о спящей царевне и семи богатырях. Неужели все семь с ней трахнулись, чтоб бедняжка очнулась ото сна? Алевтине хватит одного, если, конечно, он — это Игрек.
Ведьма запамятовала, что мужчины не всегда могут заниматься любовью, они с причудами. Наверно, и у тех богатырей с сексом было не ахти как…
Алевтине требовалось оправдание своей мужской немощи. Никогда собственное тело не вызывало у Тины вожделения, в отличие от знаменитого Нарцисса. Тот любовался собой в луже и рукоблудничал. Счастливчик! Никого, кроме себя, мужику не надо!
После сластолюбивой Люси Ведьме хотелось только спать, а не обладать самой собой. Как она понимала сказочных богатырей… витязей прекрасных, которые никак не могли уделать спящую царевну!
Утром, увидев мертвое тело Алевтины, санитары брякнули его на каталку, и в морг.
Игрек в крик:
— Пустите меня к ней!.
Ему говорят:
— В холодильник гостей не пускаем!
— Какой я гость! — ревет Игрек по-звериному, — я хозяин!
— Все хозяева придут на похороны с цветами! — наставляют Ангела смерти санитары. — На свидания к ней ты таскал нечетное количество цветов, а теперь надо четное! Запомни, а то обосрамишься!
— Мне надо в холодильник! — Игрек раскидывает всех вокруг себя и прорывается в холодильник. Мне сказать ей надо кое‑что!
Закрыв за собой дверь, Ангел белокрылый сразу обнажается. А вернее — он и был голым, только этого почему-то никто не замечал.
И — на лежанку к Алевтине. Она белая и ледяная, как сугроб. Холодрыга. Пытается Игрек отогреться. И возлюбленную в чувство привести своей любовью. Да вот не выходит ничего.
Тут врывается в холодильник вся шатия — братия во главе с Брокгаузом обиженным. Все голые, конечно. И Ознобишин, и Люся, даже покойники Колюня и Мальчиков по такому случаю прибыли. И орут как оглашенные на Игрека:
— Некрофил! Ты опозорил нашу дурку!
И в суете и свалке под шумок отрывают Ангелу пипиську — тот Золотой Ключик, который может открыть самый главный замочек. Его крылья, можно сказать.
— Кто Игреку пипиську оторвал? — строго вопрошает доктор Ознобишин.
А Тина, хоть и отмороженная, все видит. Люська, зараза, оторвала их пипиську, чтоб в любое время дня и ночи ею пользоваться.
«Ну погоди, оторва!» — мстительно думает Ведьма.
С этой мыслью она и пробуждается.
* * *
Алевтина окоченела — отсюда и сны нехорошие про холодильник.
За окном светает. Третьи петухи прокукарекают — и веем хана.
Почему так Ведьма решила — бог знает. Но так ей жалко стало бесчувственную девушку, которую только что сволокли в морг, что она испытала любовное желание. И, будучи мужчиной, немедленно осуществила его.
И увидела белого от пережитого мальчугана. Щека перепачкана Люськиной губной помадой.
— Чего такое? — Игрек ошалело вылупился на свою любимую.
— Тебе что-то нехорошее приснилось, ангелочек? — безмятежно зевнула Ведьма.
* * *
Знала б невинная Тина, какие подлые сны ему снятся!
Выскочил Игрек нагишом в коридор. И Люську изнасиловал. Брокгауз кинулся ее защищать, он и над милым старичком надругался…
«Неужели таковы мои подсознательные желания? — с ужасом думал Игрек. — Стыд и срам. Сны есть отражения реальной жизни… Я — грязное чудовище…»
3.
Рано поутру Кукушка сообщила Алевтине, что за всю ночь ни один больной ее не тронул. Ни один!
Шизофреники проклятые!
* * *
Игрек был прав, полагая, что сновидения есть отражение реальности, но ведь и реальная жизнь суть отражение сна.
Например, Люся, на которую Игреку после насилия, учиненного над ней, смотреть стало стыдно, с невыразимой нежностью ущипнула его за попу.
— Только из яйца вылупился, а уже за курочками гоняется!
Игрек обомлел:
— За кем я гоняюсь?
Люся кокетливо закудахтала:
— За тем, кто от тебя убегает!
— За тобой, что ль? — отринул птичью аллегорию Долговязый.
— Ну!
— Люська, ты чего-то путаешь! У меня другая…
— Вот ты куда! Сделал дело — гуляй смело? Дурочка я, что пожалела тебя ночью…
И с милым стариканом Брокгаузом похожая история.
Столкнулся с ним в коридоре Игрек, а тот в его сторону и не смотрит.
— Иоанн Васильевич, — недоумевает Игрек, — вы чего?
— Хуй через плечо! — загадочно отвечает интеллигентнейший старец.
— Я вас чем-то обидел?
— Ты распоясался ночью, Игрек, до безобразия!
У Игрека от предчувствия катастрофы оледенело все тело: неужели он во сне изнасиловал почтенного джентльмена?
— Иоанн Васильевич, умоляю: скажите, что ночью было?
— Оголтелый разврат!
«Боже, прости меня за все мои грехи сраные!»
4.
Лейтенант Мухин только бренным телом пребывал в Воробьевке, а душой давно был со своими невидимками. Тощий, как костыль, Муха, тоже сначала был для них невидимкой, несмотря на несомненные признаки материального существования, которые мог представить. Более того, он для невидимок как бы вовсе не существовал. На их слепоту он поначалу крепко обижался, даже взывал к разуму полупрозрачных существ, похожих на едва различимые блики, что бывают на экране кинотеатра, когда свет еще не погашен.
Постепенно глаз пограничника настолько присмотрелся к необъяснимому явлению, что неуловимые на ощупь существа стали для него цветными и многомерными. Настолько реальными, что Муха отвергал сочувственные предположения душевнобольных: «Может, твои невидимки — гуманоиды?»
— Какие, на хрен, гуманоиды! — безапелляционно отвечал пограничник. — Наши люди!
Даже после нескольких инъекций аминазина и «Галочки» невидимки не исчезли, хотя поблекли, из цветных сделавшись черно — белыми.
Чтоб прекратить вредительские уколы, Муха стал прикидываться дурачком, жизнерадостно заявляя, будто никаких призраков больше не видит. Ознобишин заключил, что больной прикидывается умным, но уколы отменил, чтоб вовсе не лишать парнягу приятного общества невидимок.
В дальнейшем из малохольных призраков невидимки вновь превратились в бодрых, разноцветных существ. Пограничник был за них очень рад.
Необходимость скрывать от окружающих наличие завораживающего, как сказка, параллельного мира чрезвычайно угнетала Муху. Ему нестерпимо хотелось со всеми поделиться подарком, который взяла да и преподнесла ему жизнь. Нелепо ведь отрицать существование микробов лишь потому, что их не видно без микроскопа, или звезд, недоступных человеческому зрению без телескопа. Возможно, глаза у пограничника устроены чуть иначе, чем у прочих смертных. Может же природа порой почудить! Телята с двумя головами сплошь и рядом на свет нарождаются, летучие мыши издают до того тоненький писк, что ухо пограничника его не различает, а Мухе все норовят дать в глаз за то, что он видит, чего не следует.
