А теперь в душе бушует гордость.
Что сбылись заветные мечты.
Предо мной преображенный город,
Мой Саранск,
О, как прекрасен ты?
Вот уж где настоящая лажа и лицемерие?
За три с лишним года, что я отсутствовал, Саранск ничуть не преобразился и не стал прекраснее. Он остался таким же грязным и жалким, как раньше. Таким же, помню, он был десять лет назад, и, скорее всего, так же будут выглядеть его улицы через двадцать лет.
Фонарные столбы тускло, через один, освещают пыльный тротуар с разбитым асфальтом, усыпанным окурками, пустыми пачками от дешевых сигарет и кусочками использованной туалетной бумаги. Возле переполненных мусорных контейнеров бродят стаи бездомных собак, среди которых можно видеть и дворняжек, и породистых, брошенных хозяевами доберманов и боксеров. Пьяные бомжи все так же, веселя народ, танцуют перед ржавеющими коммерческими киосками, торгующими пиратской аудио- и видеопродукцией, а в канализационные колодцы, большинство из которых не имеет крышек, очевидно, продолжают падать ночами прохожие, ломая ноги и шею.
Люди в нашем городе под стать ему — злые и нервные. Иногда на них что-то находит, и они начинают соревноваться в жестокости: одна мать зарежет троих детей, другая выбросится вместе с десятилетним сыном с последнего этажа тринадцатиэтажки, отец изнасилует дочь, а внук топором раскроит череп бабушке. Местная братва все никак не перестреляет друг друга, а про маньяка Юркина, наверное, и рассказывать не стоит — каждый знает, что этот бывший милиционер, псих, ограбил и убил не то восемь, не то девять женщин. Смертную казнь ему заменили на пятнадцатилетний срок, лет шесть он уже отсидел и теперь ждет не дождется, когда выйдет на свободу.
Ничего себе, милое местечко, ухмыльнетесь вы и наверняка передумаете приезжать в наш город. Дело ваше, а я — остаюсь. Здесь меня угораздило родиться.
2
Я залез в троллейбус маршрута «8» и отправился в центр города.
Неопрятная кондукторша, в рваных трико, с полуистлевшей кожаной сумкой, висящей на прыщастой шее, взяла у меня деньги, оторвала билет и отсчитала сдачу. Я сложил три крайние цифры справа и слева и выяснил, что счастливый билет — предыдущий.
В салон вошел пьяный парень, и, обилетив меня, кондукторша направилась к нему.
— Чего надо? — грубо спросил он.
— Билет давай покупай, — не менее грубо ответила она.
— Я льготник.
— Пенсионер, что ли? Или инвалид? — презрительно спросила она.
— Нет, не инвалид. Участник боевых действий — в голосе парня была гордость.
— Молодо ты больно выглядишь для вояки.
Парень от ярости сжал губы и вытащил из кармана какое-то удостоверение.
— На, смотри, тварь. Я воевал. На Кавказе… Кровь проливал, я и мои товарищи…
Я подумал, что сейчас у парня начнется истерика. Скорее всего, он из тех, кто там, на войне, ведет счет убитым боевикам, отрезая у них уши и нанизывая на веревочку, а вернувшись к мирной жизни, уже не может найти себе покоя и места — пьет и выплескивает свою ярость на окружающих. Один из тех, для кого война не кончится уже никогда. Еще я подумал, что я — тоже воевал, тоже на Кавказе, но, если бы сказал об этом кондукторше, она вряд ли поверила бы. Для вояки я тоже молодо выгляжу, да и к тому же дезертиру не полагается иметь ни льгот, ни удостоверений.
Кондукторша, взглянув на удостоверение, ушла в кабину к водителю и оттуда презрительно зыркала на парня. Видимо, ждала, когда этот псих выйдет на своей остановке.
Я и пьяный парень были единственными пассажирами. Выходить он не собирался.
Запихав кое-как удостоверение обратно в карман, он вдруг выкрикнул:
— Сволочи! Твари! Не верите — и не надо! А я воевал… Воевал!
Теперь в его голосе были слышны горечь и обида, и я понял, что это оттого, что таких сопливых вояк, как мы, никто не воспринимает всерьез. Дряхлые ветераны ВОВ и сорокалетние афганцы давно и заслуженно стали уважаемыми людьми в нашем обществе, а двадцатилетних мальчишек, тоже прошедших войну, пока никто не собирается чествовать, словно героев. В лучшем случае их жалеют. Когда-нибудь они получат то, что заслужили, но мне это не грозит.
Парень подошел, сел рядом и протянул руку, которую я осторожно пожал. На ребре ладони виднелась татуировка: «За Вас!»
— Михаил, — представился он.
— Роберт, — ответил я.
За окном проносились вечерние улицы города, троллейбус обгоняли сверкавшие, словно бриллианты, иномарки, а огромные щиты на обочинах призывали курить американские сигареты, но в то же время мелкие слова внизу предупреждали, что это опасно для здоровья.
Михаил смотрел на автомобили за окном с презрением, провожая долгим взглядом джипы, «Мерседесы» и БМВ. Город небольшой и жалкий, но шикарных машин на его улицах полным-полно.
Я подумал, что знаю, о чем он сейчас думает: «Пока одни проливали кровь, другие, ушлые твари, зарабатывали бабки, покупали джипы и трахали хорошеньких девочек. Ненавижу!» Приблизительно в этом духе.
У Михаила были черные волосы, усыпанные перхотью, словно снегом, и огромные, выпяченные губы — больше, чем у Коли. Одет он был в дешевые джинсы и клетчатую рубашку китайского производства.
— Ты куда едешь, Роберт? — спросил он.
— Никуда, — признался я.
— И я тоже — никуда. Хочешь составить мне компанию? Я — угощаю.
— Хорошо, — согласился я.
На остановке «Дом Союзов» мы вышли, в ближайшей коммерческой палатке Михаил купил пива, и меня порадовало, что он взял не дешевое «Забористое», а дорогую «Балтику». Емелин подъезд, разрисованный пентаграммами и с расколотым унитазом на площадке последнего этажа, остался далековато. С общественными туалетами в городе напряженка.
Вдоль дороги тянулись разноцветные, покрытые пылью скамейки, на которых улыбались друг другу влюбленные парочки, и мы уселись на свободную. Мимо важно прошли двое молоденьких милиционеров, один — маленький и толстый, второй — высокий и худой, словно мультипликационные персонажи. У каждого на ремне болталась резиновая дубинка и почему-то выглядела безобидно. Наверное, потому, что сами милиционеры напоминали мультипликационных персонажей.
Мы разговорились. Михаил, на вид пьяный, в разговоре был трезв. Скоро я узнал, в каких войсках он служил и когда демобилизовался. Сапер, дома почти три года, был ранен. Сейчас нигде не работает и каждый день пьет.
Выпив две бутылки «Балтики», он сделался еще разговорчивее. Когда мимо нас, прогуливаясь, неторопливо проходили хорошенькие девушки, Михаил грубо окрикивал их, приглашая попить пивка. Девушки молча прибавляли шаг, и тогда Михаил шептал им вдогонку:
— Твари!..
Он спросил меня, служил ли я, а я ответил, что нет. Интересно, какая была бы у него реакция, узнай он, что я — дезертир?
