— Я была-то у Маши всего один раз, — оправдываясь, сказала она. — Во время похорон. Помню, что сразу после ворот нужно повернуть направо, потом прямо, потом у могилы генерала, где бюст с отколотым носом, нужно повернуть опять направо, а потом… не помню… Слишком много новых могил…
— Ничего, — принялся я успокаивать Элю. — Найдем.
— Обязательно, — не очень уверенно подтвердила она.
Мы вернулись к генеральскому бюсту с отколотым носом, а потом медленно пошли обратно, читая надписи на пыльных памятниках и разглядывая фотографии лежащих под ними бедолаг.
— Когда Машу хоронили, — сказала Эля, — поставили простой деревянный крест, но рассказывали, что потом ее родители заказали огромное надгробие из белоснежного мрамора. Должно быть где-то здесь…
Свернув с дорожки, мы пробирались между древних и заросших шиповником могил все дальше и дальше; люди здесь были похоронены тридцать и даже сорок лет назад, но иногда попадались и совсем свежие могилы. Эля, убеждая меня, что могила ее одноклассницы должна быть где-то рядом, почему-то тащила меня вглубь кладбища. Я не возражал, покорно шел сзади, собирая одеждой репьи и паутину.
В одном месте нас здорово напугал какой-то алкаш, который спал прямо на могиле за высокой металлической оградой. Услышав наши голоса, он проснулся и, как ошалевший, выскочил из кустов прямо на Элю. Небритый, с опухшей синей рожей и красными глазами, он выглядел страшнее мертвеца, и Эля, увидев его, оглушительно завизжала, подпрыгнув на месте, а когда этот страшный тип засмеялся, довольный произведенным эффектом, и спокойненько попросил закурить, Эля заругалась на него и сказала, чтобы он отправлялся с такими шуточками к дьяволу. Мужичок, не переставая щериться, ответил, что он только что от него.
— Вот придурок, — сказала мне Эля. — Так можно и до инфаркта довести.
— Запросто, — ответил я и подумал: «Интересно, заругалась бы на меня парочка в лесу, если бы я показал им вдруг свою образину? Может, мне действительно стоило выйти в самый интимный момент и, похлопав парня по плечу, вежливо попросить: „Дружище, разреши я поработаю за тебя языком. Лизать женский зад — мое призвание…“»
— Курить хочу! — выкрикнул нам в спину алкаш.
Минут через пятнадцать Эля остановилась и констатировала:
— Роберт, мы окончательно заблудились. Мне это и так было ясно.
— Ничего, дождемся ночи, а потом, чтобы добраться до дома, станем ориентироваться по звездам.
— Не смешно, — сказала Эля.
— Понимаю, — ответил я.
— И что нам теперь делать?
— Идти назад.
Кладбище было огромное, словно море, море, на дне которого покоились не затонувшие корабли, а человеческие останки в трухлявых гробах, и мы, идя обратной дорогой, сбились с пути и вышли не к бюсту генерала, а черт знает куда, где меня заинтересовала одна могила.
На покосившемся куске фанита — лицо человека в очках и надпись:
НИКУЛ ЭРКАЙ
(Иркаев Николай Лазаревич)
1906–1978
— Писатель, — сказал я. — Это тебе не какой-нибудь криминальный авторитет, а самый настоящий писатель. Однажды, когда я учился в школе, на день рождения мне подарили книгу этого Эркая. «Алешка» называется. Не читала?
— Нет.
— Интересная книга, про одного мальчика, с ним случались разные забавные истории, а сам он был сирота и очень несчастный… Еще Эркай написал другие книжки для детей: «Шураган», «Новая родня», их я тоже читал… Странно, правда?
— Что странно? — спросила Эля, подходя к чугунной ограде вокруг памятника. Вся могила заросла травой, и было ясно, что известного мордовского писателя давно никто не навещал.
— Странно то, что здесь, под землей, лежит человек, который когда-то написал интересные книжки… Двадцать с лишним лет человека нет на свете, а его книги все живут, их читают, но никто, наверное, не задумывается, что могила автора вся в траве, надгробный камень покосился и надпись на нем почернела…
— Ничего странного здесь нет, все там будем. Гляди, Роберт, там какие-то листы валяются, возле памятника, видишь? Давай почитаем, что там написано.
Я поднял два желтых грязных листа, и на одном было напечатано: «Она любила его, любовь эта была эгоистична и зла, но он этого не замечал или, может быть, просто не хотел замечать. Ему с ней было хорошо. Он был счастлив…»
Дальше текст размывался и ничего, кроме отдельных слов, нельзя было прочесть.
— Интересно, — сказала Эля, — откуда это здесь?
— Вероятно, страницы из его рукописи. Или, может, принес кто-то из молодых авторов, надеясь получить таким образом талант и вдохновение от мертвого писателя.
— Что, есть такая примета?
— Нет, то есть не знаю… Это я сам только что придумал.
— Ты — фантазер, Роберт.
— Да, я такой. Иногда мне в голову такая ерунда приходит, что сам удивляюсь. Например, сейчас я хотел бы посмотреть на останки этого писателя. Интересно, что осталось от человека за двадцать два года?
— Думаю, один скелет. Почему тебя это интересует?
— Не знаю.
— Ну, тогда откопай гроб и смотри себе на здоровье.
— Слишком утомительно. Вот если бы у меня был такой приборчик, чтобы смотреть сквозь стены и землю, тогда я просто навел бы его на могилу и смотрел на экран. Может, там, в гробу, его и нет.
— Как это нет?
— Очень просто. Бывает же такое, когда опускают в могилу заколоченный гроб, ставят памятник и все такое, а потом, когда могилу вскрывают, выясняется, что гроб пуст.
— И для чего это делают? — спросила Эля.
Я неопределенно пожал плечами, хотя знал, для чего это делают. Эля, наверное, впервые за все время нашего знакомства смотрела на меня как на ненормального. А меня вдруг понесло и понесло. Думаю, никогда в жизни Эле еще не приходилось выслушивать подобную чушь о пустых гробах, в которых валяются включенные кассетники, о звездах, которые видны ночью из могилы, и приборчике, чтобы смотреть сквозь стены и землю. Эля меня совсем не понимала, потому что ничего не знала ни про мою бывшую соседку и «приборчик» ее папаши, ни про музыку в лесу, ни про пустой гроб, в котором я ночевал под открытым небом, прямо под нахальными звездами…
Эля не задавала вопросов. Рассказывать все это самому и объяснять было бы слишком долго, да и, честно говоря, сейчас мне не хотелось этого делать. И могилу девочки с родинкой на левой щеке, Элиной одноклассницы, умершей от белокровия, мне тоже расхотелось видеть.
Чего мне хотелось, так это увидеть свою возлюбленную, прижаться губами к ее нежным розовым соскам и всему остальному. Обнять ее и, задыхаясь от счастья, никогда не выпускать из своих объятий.
От мысли, что она сейчас не лежит в гробу на жалком деревенском погосте, а наслаждается жизнью вместе со своим красавчиком брюнетом, мне сделалось тоскливо и по-настоящему плохо. Мне захотелось совершить попытку суицида номер два — подойти к чугунной ограде и долбиться головой об острый угол до тех пор, пока мозги не вылетят. Лишь бы не думать о ней, о том, что, возможно, я никогда ее не увижу, свою ласточку, и не скажу ей слов любви, полных нежности.
