– То есть ты полагаешь, что, если я ему скажу «садись и учись», он послушается?
– Может, и да, но радости ему это не добавит, мне кажется. Пускай перебесится, что тебе все неймется?
Азамат снова откидывается на подушки, заложив руки за голову, – он совсем недавно стал это делать, видимо, кожа на груди перестала неприятно натягиваться. Надо сейчас его намазать, а то последнее время он иногда пропускал сеансы.
– Понимаешь, Лиза… Только не злись, но… когда я говорил, что хочу ребенка, я всегда представлял себе сразу большого, с которым можно вместе заниматься чем-то интересным… У нас ведь обычно лет до трех отцы своих сыновей почти не видят. Я представления не имел, что младенцы такие… ну, скучные. Нет, я очень люблю Алэка, я его обожаю, он замечательный и прекрасный, я с удовольствием с ним вожусь, но, ты понимаешь, это… не то. Конечно, он вырастет, и его я тоже буду всему учить, но я уже так настроился… а он такой маленький. И тут вдруг Кир – почти взрослый, умный, любознательный, прилежный, и ему так нужно руководство, он же прямо впитывал каждое мое слово. А это такое счастье – наблюдать, как человек познает, как твои уроки обращаются в чужое умение! Он ведь не жаловался, не говорил, что ему трудно и хотелось бы позаниматься чем-нибудь еще. А потом вдруг какой-то каприз, и все заброшено. У него ведь такой потенциал, Лиза! Я боюсь, что он растратится на глупости… Князь, хоть и не наследный, всегда будет в достатке, так что ему не обязательно зарабатывать. Его жизнь не вынудит учиться. И потом, он теперь все время трется с этой шпаной, с малолетними хулиганами. Приютские дети почти все воруют… Я не хочу для него такой жизни.
Я вспоминаю надежду в глазах Кира, когда я сказала, что он может выучить всеобщий, блаженное отдохновение, когда он лепил плюшки, тихую старательность на выезде.
– Не думаю, что он пойдет по этому пути, – говорю. – Он хороший мальчик. Ты вспомни его авантюру с дочкой мясника. Ну разве можно в нем после этого сомневаться? Ему просто нужно время, чтобы выстроить отношения. Мне кажется, он элементарно тебя боится, потому что ты Император. Он привыкнет. Только не дави на него. Ты достигнешь большего в ваших отношениях, если попросишь его помочь вместо того, чтобы предлагать бесконечные развлечения.
– Попробую, – неуверенно соглашается Азамат. – Хотя не удивлюсь, если он станет помогать только тебе.
– Почему это?
– Тебя легко полюбить. И ты почему-то понимаешь его лучше, чем я.
– А ты вообще пытаешься?
– Естественно, но я же не духовник, я не знаю, что надо делать, чтобы понимать чувства людей. Мне и с тобой было сложно, а ты никогда не пыталась скрыть от меня свои чувства.
– Ну, положим, духовник твой понимал меня существенно хуже, чем ты. И вообще, не наговаривай на себя. Ты прекрасно знаешь, что надо делать, чтобы понять человека, – надо поставить себя на его место.
– Так вот я ставлю, а получается чушь! Разве я бы стал отказываться от учебы после того, как даже силком вынудил смотрителя меня учить! Разве я воротил бы нос от игр и прогулок? Не понимаю!
– Значит, придумай, что могло бы тебя заставить так себя вести. Может, какой-то страх. Или неприятные воспоминания. Или, может, он считает, что это плохо для него кончится. Ты прав, ты должен понимать его лучше, ты муданжец и мужчина, я очень слабо себе представляю заморочки ваших подростков. Вспомни, чего ты боялся в его возрасте… ох. – Я зеваю чуть не до вывиха челюсти. – Мы сегодня только болтать будем или все-таки перейдем к чему-нибудь поинтереснее?
– Хм… Отчего бы не перейти… – мурлычет Азамат таким низким голосом, что кровать дрожит.
– Отлично, тогда стаскивай с себя все это барахло, – дергаю его за воротник. – Я помогу.
Совместными усилиями мы избавляем его от ассортимента натуральных материалов – а все прочие в его гардеробе я давно истребила. Я же не спешу вытряхиваться из тонкого халатика: у нас обычная ситуация, что я первая раздеваюсь, а муж старается оставить на себе как можно больше защитной ткани. Попробуем сегодня наоборот. Вот, уже нервничает, пытается уползти под одеяло. Приходится его оседлать и прижать к кровати, чтобы не дергался. Начинаю с поцелуев в шею – он это очень любит, особенно там, где еще остались следы шрамов.
– Лиза… я же… не мылся еще, – выдавливает он, пытаясь сохранить остатки рассудительности.
– Успеется, – отрезаю. От него действительно пахнет потом, все-таки на лыжах бегал полдня. Но мне нравится этот запах, он какой-то особенный, не противный и не очень резкий, это просто запах Азамата, так пахнет его подушка, и его любимая, изношенная до прозрачности синяя футболка, и его руки, когда он, вставая на рассвете, гладит меня по щеке, прежде чем уйти на весь день. Кожа у него на груди солоноватая, даже на шрамах, и это хорошо, значит, поры заработали. Целую его под мышку и глажу ладонью по животу, прислушиваюсь, чтобы уловить учащение дыхания. Да, это он тоже очень любит.
– Может, выключим свет? – предлагает он на тон выше своего нормального голоса.
– Мы договаривались, что я сделаю что-то новое и приятное для тебя, но не в ущерб себе, так? – напоминаю я, спуская ладонь ниже.
– Да, к-конечно.
Какая сговорчивость.
– Так вот, я хочу сегодня со светом. А чтобы он тебе не мешал, – распускаю широкий пояс от халата, – я тебе сейчас организую темноту.
И завязываю ему глаза.
– Лиза! – Он начинает смеяться. – Я глупо себя чувствую.
Я укладываюсь сверху и настойчиво целую его, пока он не перестает ухмыляться, одновременно трусь об него всем телом. Азамат такой высокий, что я не могу дотянуться всюду одновременно, приходится использовать всю длину тела.
Затем я отодвигаюсь и спрыгиваю с кровати. Азамат хмурится и щупает покрывало вокруг себя.
– Угадай, откуда я продолжу? – спрашиваю.
– Надеюсь, что оттуда, где остановилась. – Он поворачивается на звук очень точно, с такой ориентацией в пространстве голову ему особенно не задурить. Но какое зрелище, когда он лежит вот так, без ничего, посреди постели, волосы разметаны, да еще глаза завязаны. Сказка!
– Не угадал, это было бы слишком просто, – сообщаю я, заходя с торца кровати. Сажусь на покрывало и беру в руки Азаматову правую ступню. Он мгновенно поджимает пальцы. Провожу ногтем по подошве – ступня скручивается, Азамат издает какой-то то ли смешок, то ли хнык. Провожу там же языком.
– Ай, Лиза, ну ты что? Ты же не собираешься… ох.
Это я прикусываю его большой палец. Потом разминаю ступню массажем, пальчики разгибаются, и становится можно поцеловать под ними. Он вздрагивает, сжимает покрывало, борясь с желанием снять повязку.
– Зачем ты это делаешь?
– Зате-эм, – отвечаю, не отрывая губ от чувствительной подошвы, – что я хочу тебя всего, а не только то, что видно, когда штаны расстегнуты.
– Ну ты же не можешь хотеть мою ногу! – возмущается муж, не очень уверенно усмехаясь.
