– Погоди, давай всех дождемся… У меня тут ребенок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснется, испугается…
Ирлик со вздохом встает, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
– Он еще два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и с приглушенным всхлипом исчезает в будке. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
– Шагай почаще, – прошу. – Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня веселый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперед. Теперь перед нами прямая черная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
– Еще же дрова надо взять! – вспоминаю я.
– За каким шакалом тебе дрова? – воздевает руки к небесам Ирлик. – Я захочу, снег гореть будет!
– Как скажешь, – покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но, как только Ирлик встает в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им – лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щелкать. Впрочем, результат какой-то странный.
– Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, – говорю. – Дома так не было.
– А что, не надо? – оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. – Ты же сказала, все, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше…
– Э-мм, я еще сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше – не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.
Ирлик приглушает костер и наклоняется рассмотреть превьюшки.
– Ой нет, мне так не нравится, – морщится он. – Тут меня и не узнать. Давай заново.
Я отхожу, а он снова разводит вокруг себя геенну, поднимает столбы искр, крутится на месте, вдруг со смехом пускается в пляс, как будто слышит какую-то музыку, которая мне недоступна. Сверкающие бусы болтаются вокруг него, перемешиваясь с искрами. Я выставила камеру на автоматическую съемку с максимальной скоростью при необходимой выдержке, потому что палец уже отсох на кнопку жать.
– Ирлик, а ты можешь сделать, чтобы у тебя перья на голове тоже стали огнем? – спрашиваю, осторожно обходя его по кругу.
Сначала мне кажется, что он не услышал, но потом он театрально взметывает гриву, и весь головной убор обращается в пламя, да и вообще непонятно, где там еще волосы, а где уже огонь.
Не знаю, сколько проходит времени, но у меня начинают зажариваться нос и замерзать ноги, когда Ирлик утихомиривается. Он присаживается на один из камней, ограждающих кострище, смиряет огонь до небольшого костерка и стряхивает с плеча несколько искорок. Вдруг что-то привлекает его внимание в самой середине импровизированной танцплощадки, и он подается вперед, садится на колени в золу, поднимая новые снопы искр, сгибается и бережно поднимает из пепла что-то маленькое.
– Что там? – спрашиваю я из-за камеры.
– Семечко горючей травы, – негромко отвечает Ирлик, как будто боится сдуть находку. – Как оно тут выжило-то…
– А что это за трава? – любопытствую я.
– Это моя трава, – нежно произносит Ирлик. – Смотри.
Я и смотрю – в видоискатель.
Из Ирликовых ладоней поднимается дрожащий золотой росток, как будто капля раскаленного металла течет вверх. Упругая почечка на верхушке тужится под горячим дыханием бога и раскрывается двумя листочками.
– Добро пожаловать в мир. – Ирлик трогательно улыбается.
Я щелкаю спуском и понимаю, что вот он, кадр, которого мне хотелось. Все эти пляски посреди пожара, конечно, эффектные, но они какие-то уж слишком очевидные. Бог огня, все как положено. А тут он такой живой, такой, как справедливо заметил Алтоша, милый, полностью поглощенный заботой о чем-то маленьком и беззащитном… Раз уж эта вышивка ему в подарок, пускай он почаще смотрит на себя такого, а зажигательные танцы – это для широкой общественности. Я решительно выключаю камеру.
Ирлик тем временем нагребает полную горсть золы с землей и аккуратно усаживает туда новоиспеченное (почти в прямом смысле) растение.
– Пойдем посадим его в плошку, – говорит, не отрывая взгляда от ало-золотых листочков.
– Пошли, – охотно соглашаюсь я. – Ты хочешь его забрать?
– Нет, раз оно тут осело, тут ему и расти. Оно под снегом спит всю зиму, а я его разбудил, теперь в тепло надо, иначе погибнет. Как снег сойдет, найди ему уютное солнечное местечко на склоне, пускай растет, пожар от дома отводит.
– Ты же сказал, оно горючее?
– Ну да, на себя огонь стягивает, дому не достанется.
Мы возвращаемся, как белые люди, через дверь. Алэк действительно по-прежнему спит, только повернувшись на другой бок. Раскаленную травку мы усаживаем в симпатичную глиняную пиалу. Выпущенный из рук Ирлика, росток перестает светиться и принимает тусклый зеленовато-бурый оттенок.
– Его поливать нужно? – спрашиваю, стряхивая шубу.
– Очень редко, и не водой, а ароматическим маслом, – наставляет Ирлик. – Уф-ф. – Он сладко потягивается. – Хорошо поразмялся, а то уж вовсе деревенеть начал.
– Гляди, – говорю, перекидывая снимки на бук и выводя на большой экран. – Тебе такая картинка нравится?
– Ах да, картинки же! – вспоминает Ирлик. – Да бери какую хочешь, я твоему вкусу доверяю. Эх-х-х. – Он трет лицо, потом приглаживает волосы, превращая свой головной убор в дополнительные пряди, более красные, чем остальные его рыжие волосы. Потом он охватывает себя за плечи и проводит ладонями вниз до бедер, наклоняется и продолжает до самых пят. Когда он распрямляется, я замечаю, что все украшения с него исчезли, заменившись на тонкий замшевый пестро вышитый жилет со стоячим воротником и длинным узким вырезом и шаровары, расцветкой точно повторяющие юбку. Стряхнув в никуда с пальцев кольца, Ирлик удобно укладывается на ковре перед камином и улыбается мне, прикрыв накрашенные глаза.
– Решил в домашнее переодеться? – хмыкаю я.
– Ну да, – мурлычет он. – Ужин когда еще будет, а в венце лежать неудобно.
Из-за дивана появляется Мюон и подходит потереться о расписной Ирликов локоть. Бог зевает, сверкая золотыми зубами.
– У тебя почитать чего-нибудь не найдется?
– Тебе в каком жанре? – спрашиваю, запуская в буке программу для создания вышивальной схемы из фотографии.
– Я люблю алгебру, – неожиданно сообщает Ирлик.
Я настороженно оборачиваюсь.
