– Ты действительно это смотрела? – спросил он.
– Не совсем. Просто думала, – она двинулась к двери, а он пошел следом, машинально проверяя, все ли телевизоры выключил Хедли перед уходом. Фергессон отпер входную дверь и посторонился, а Эллен ступила на промозглый тротуар.
– Холодно, – сказал Фергессон, когда они сели в машину. Эллен не ответила. – Адски холодно для июня. Включу печку.
Она кивнула, и он включил. Двигатель завелся и равномерно загудел, Фергессон осторожно сдал на пустынную улицу.
– Он вернется домой? – спросил он, когда они свернули на Сидер-стрит.
– Надеюсь, хотя и не уверена, – Эллен спокойно смотрела в окно на темные силуэты домов и деревьев. – У вас с Элис никогда не было детей?
– Нет, – он не стал вдаваться в детали: слишком уж часто над ним подшучивали или выражали сочувствие. – Дело во мне, – наконец добавил он. – Врачи сказали.
– А вам хотелось бы иметь детей?
– Ну, – Фергессон напрягся. – У меня есть магазин. И небольшая паства, которую нужно опекать.
Остаток пути они проехали молча.
На следующий вечер Хорас Уэйкфилд с радостью дождался того момента, когда часы показали ровно шесть. Освободившись от кабалы, Уэйкфилд ринулся к двери цветочного магазина, закрыл и запер ее, выключил наружную неоновую рекламу и поспешил обратно внутрь, чтобы расчистить на ночь прилавки. В этом ему помогала крошка Джекки Перкинс – девушка с глазами ребенка, которая выполняла различные обязанности: составляла букетики для корсажей, отсчитывала сдачу, упаковывала растения в горшках, продавала семена и протирала оборудование.
– Пора домой! – тонким голоском прокричал Уэйкфилд, в пародийном усердии заметавшись по магазину. Он устремился в кладовку, снял с вешалки свою бобровую шубу, остановился на минуту перед зеркалом и, оттянув нижнюю губу, осмотрел белые ранки на нежной внутренней стороне. Высморкался в бумажный носовой платок из специальной коробки под прилавком, бегло потрогал пояс от грыжи, чтобы убедиться, что он сполз, и наконец громко хлопнул в ладоши.
– Пошли! – проблеял Уэйкфилд. – Конец рабочего дня! Конец рабочей недели! По домам, ребятки!
Цветочный магазин был окутан густым ароматным туманом от дыхания бесчисленных влажных растений. Джекки принялась переносить некоторые из них на ночь в холодильник: на юном личике застыла полуулыбка, длинные тонкие пальцы осторожно обхватывали ношу, а красно-желтые ногти впивались в нее, точно когти.
– Идите вы первым, мистер Уэйкфилд, – еле слышно сказала Джекки. Она была в черной юбке и серой водолазке, в сандалиях, с медными браслетами на запястьях, работала проворно и весело, носилась туда-сюда, плотно сжав губы, а на легком пушке под носом выступали капельки пота.
– Я запру, – крикнула она.
– Спасибо, Джекки, – радостно откликнулся Хорас Уэйкфилд. Он принял эту дань уважения со степенным достоинством. – Да, я пойду. У тебя же есть свой ключ?
Джекки показала на крошечный матерчатый квадратик на краю прилавка – свой кошелек.
– Я спрячу деньги в сейф. Мне все равно придется немного подождать – Билл заедет в половину и отвезет меня в центр.
– Ага, – Уэйкфилд понимающе оскалил золотые зубы. – Собираетесь сегодня гульнуть? Вас ждут великие дела?
Его снисходительный начальственный взгляд вызвал у Джекки ироническую усмешку.
– Да, великие дела, но совсем не то, о чем вы подумали, – произнесла она с таким видом, будто в словах Уэйкфилда содержался грубый намек. – Мы идем на симфонический концерт.
Хохотнув про себя, Уэйкфилд добродушно засуетился и выбежал из магазина на тротуар. Он весело помахал рукой и перешел улицу на зеленый свет. Задержавшись у почтового ящика, бросил туда стопку счетов и открыток, поправил шубу, перестал жизнерадостно ухмыляться и с важной миной продолжил путь к магазину «Здоровое питание».
Тот был закрыт, жалюзи спущены. Уэйкфилд два раза постучал, а затем быстро стукнул костяшками в третий. Из-под двери просачивался, доносились голоса. Через минуту в замке повернулся ключ, и дверь чуть-чуть приоткрылась.
– Добрый вечер, Бетти, – церемонно сказал Уэйкфилд.
– Входи, Хорас, – устало сказала Бетти. Она заперла за ним дверь и пошаркала к стойке. – Садись где-нибудь. Хочешь чая?
– Спасибо, – поблагодарил Уэйкфилд, усевшись за стойкой. Бетти налила ему чая из блестящего китайского чайника в такую крошечную хрупкую чашечку, что Уэйкфилду еле удалось взять ее за ручку. Чай был темно-янтарный: насыщенные пары медленно поднялись вверх и защекотали в носу. Густой, экзотический, восточный чай.
– Сахар? – со вздохом спросила Бетти. – Лимон?
Уэйкфилд отпил.
– В самый раз, Бетти.
За стойкой и столиками сидели женщины с такими же хрупкими чашечками: он был здесь чуть ли не единственным мужчиной. Восемь или девять посетительниц в элегантных нарядах негромко беседовали между собой. Воздух был наэлектризован: они с нетерпением ждали восьми часов, когда начиналась лекция. Над стойкой висели афиши с Теодором Бекхаймом. Рядом с кассовым аппаратом были разложены книги и брошюры, посвященные организации. Бесплатные буклеты, экземпляры «Народного стража»… Центральную афишу в окне дополняли небольшие информационные листки. Казалось, Теодор Бекхайм незримо присутствует всюду – в каждом уголке и в каждой нише.
В принципе Уэйкфилд не имел ничего против этого посягательства на свою частную жизнь, но его бесило напряженное ожидание женщин. Он еще мог смириться с тем, что со всех сторон на него многозначительно пялилось темнокожее лицо Бекхайма с неясными чертами, но не мог вынести нескончаемой возбужденной воркотни, раздававшейся из пересохших женских глоток. Обычно в это время в «Здоровом питании» было пусто: после закрытия здесь оставались только персонал да немногие избранные. Но сегодня его окружала шумная толпа, которая портила весь ужин, превращая уединенный ритуал в публичное зрелище. Уэйкфилда это возмущало. Ему хотелось, чтобы они поскорее ушли: ведь он приходил сюда каждый вечер на протяжении десяти лет и ужинал в спокойном полумраке закрытого магазина.
– Добрый вечер, – резким скрипучим голосом сказала женщина, сидевшая рядом.
Уэйкфилд поморщился и украдкой оглянулся. Высокая, седовласая, суровая дама за пятьдесят. Ее лихорадочно горевшие глаза зажмурились, а тонкие губы искривились. Она подняла чашку чая, будто собиралась произнести тост. Уэйкфилд смутился, сердито отвернулся и сосредоточился на стенде с марципанами у себя над головой.
– Добрый, – буркнул он опасливо.
– Вы заведуете цветочным магазином, – заявила женщина. – Вы проработали там уже тринадцать лет.
– Четырнадцать, – поправил Уэйкфилд. С этой женщиной он чувствовал себя неловко. Она была довольно высокая, с резкими чертами хищной птицы, шагреневой кожей и сросшимися бровями. Седая грива жестких и густых волос по-стариковски свисала на уши и затылок. Щеки ввалились, а неприятное смуглое лицо озарялось внутренним жаром, который наводил Уэйфилда на мысли о туберкулезе.
