С нижнего этажа доносился пронзительный визг радио. На улице сигналили и со свистом проносились машины. Лампочка и шиферный стол дребезжали от глухих колебаний – видимо, из-за холодильной системы. В комнате было холодно и сыро: Хедли поежился и полез в карман за сигаретами. На кухне Марша поискала чистые стаканы.
Пока он сидел и курил в ожидании, приковылял огромный белый волкодав и уставился на него. Обнюхав незнакомца, пес поковылял прочь.
– Дорогой Тертуллиан, – властно крикнула Марша на пса.
Тот застыл и повернулся к ней.
– Иди и ляг обратно на свою подстилку, – приказала хозяйка.
Пес проковылял мимо Хедли на кухню и скрылся за плитой. Там он со вздохом свернулся на усыпанном шерстью тюфяке и уставился невидящим взглядом, положив голову на палевые косматые лапы.
Немного спустя Марша быстро вошла в гостиную с двумя высокими бокалами виски.
– Вот, – сказала она, усаживаясь на кровать и ставя напитки по центру шиферного стола. – Угощайтесь.
Хедли брезгливо взял свой бокал.
– Это место меня угнетает, – внезапно сказал он и беспокойно завертел холодный бокал в руках. – Все по правде или вы просто водите меня за нос?
Марша посмотрела на своими холодными серыми глазами.
– Что вы имеет в виду? Что – по правде?
– Эта история с Бекхаймом. Откуда мне знать, что вы не водите меня за нос с самого начала? – Хедли угрюмо окинул глазами комнату. – Здесь его нет и близко. Так где же он, черт возьми?
– Он находится не здесь, – резко сказала Марша, повысив голос. – С какой стати ему здесь быть? С чего вы взяли, что застанете его именно здесь?
– Успокойтесь, – смущенно сказал Хедли.
Марша отпила виски.
– Не понимаю, почему вы должны меня подозревать, – тонким голосом сказала она.
– Подозревать вас! В чем?
– Забудьте, – она сильно дрожала. – Я не могу допустить, чтобы вы меня подозревали. Так вот какого мнения вы обо мне? Неужели вы ничуть мне не верите и не доверяете? – Ее глаза заблестели от слез, и она затараторила: – Чем я могла внушить вам такие мысли? Нет, дело тут в вас. Виноваты вы, а не я.
– Что за херня? – раздраженно воскликнул Хедли.
– Пустяки. Я просто не потерплю, чтобы вы так обо мне думали. Прошу вас… – Внезапно Марша умолкла и отвернулась. – Не хочу об этом говорить.
Оба немного помолчали. Хедли был потрясен: он впервые заглянул под хрупкую оболочку, которую Марша воздвигла вокруг себя, и перед ним ненадолго обнажилась глубинная, цепляющаяся неуверенность этой женщины.
– Вы напуганы, – изумленно сказал Хедли. – Вы болтаете без умолку – жестко и безжалостно, но на самом деле боитесь моего осуждения.
– Проехали, – Марша вслепую пошарила вокруг. – Дайте мне сигарету, пожалуйста?
Он дал ей сигарету из своей пачки: Марша судорожно подалась вперед, ее пальцы тряслись. На миг их лица сблизились: от нее слабо пахло мылом и приглушенным древесным ароматом. А еще – расхристанным, переменчивым страхом. Затем Марша быстро откинулась назад, прижавшись к стене лопатками, подобрала ноги и засунула их под себя, скрестила руки, затянулась сигаретой, слегка приподняла грудь и слабо улыбнулась Хедли.
– Вам придется кое-чему научиться, – произнесла она негромким, но твердым голосом. – С людьми нельзя так обращаться.
– Расслабьтесь, – сказал Хедли. – Вы просто расстроены: ничего страшного не происходит. Никто с вами никак не обращается. – Марша по-прежнему смотрела на него блестящими глазами, пока он не встал и не зашагал в раздражении по комнате. – А еще мне не нравится это ожидание, – заявил Хедли.
Марша перегнулась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты: на лице женщины оставалась та же безумная, упорно сдерживаемая гримаса.
– Сколько это будет продолжаться? – спросил Хедли. – Сколько мы еще просидим наедине? Если я приехал с ним встретиться, давайте уже покончим с этим.
Марша заботливо сказала:
– Это недолго. Потерпите еще немного мое присутствие.
– Почему не сразу?
Марша не спускала с него глаз, но ответа не последовало. Ему предстоит вмешаться в космический процесс? Совершить безжалостный ритуал, неподвластный человеку? Напряжение Хедли усилилось: ее неуравновешенность просто ошеломляла. Вдруг он воскликнул:
– Давайте все отменим! Я возвращаюсь!
– Сядьте и выпейте.
– Нет, – Хедли с вызовом посмотрел на нее: они таращились друг на друга в безмолвной, растущей истерике, наконец Марша вздрогнула и отвернулась.
– Стюарт, – устало сказала она, – когда вы так стоите, то выглядите нелепо. Пожалуйста, сядьте и ведите себя по-взрослому.
Покраснев, Хедли рухнул на кровать спиной к стене и схватил бокал.
– Так-то лучше, – Марша обрадовалась, что вновь взяла инициативу в свои руки. – Что вы хотите послушать?
– Послушать! – рявкнул он. – Что вы имеете в виду?
Марша показала на участок стены, где виднелись ручки настройки и очертания вкладных дверец.
– Высококачественная система воспроизведения, изготовленная по спецзаказу, – она буднично и плавно встала. – Я все покажу: мы вмонтировали ее в стену.
– Мне неинтересно, – сердито пробурчал Хедли, однако наблюдал, не вставая с места. Часть стены сдвинулась, и показались альбомы пластинок. За другой ее частью обнажились огромная колонка и запутанные мотки проводов. Наружу вышел ящик со сложным проигрывателем и головкой звукоснимателя.
– Алмазные иглы, – объяснила Марша. – Одна головка для долгоиграющих пластинок, другая – для старых, на 78 оборотов.
– Прекрасно, – проворчал Хедли.
– У вас есть какие-нибудь предпочтения?
– Ставьте, что хотите. Если уж непременно нужно что-то поставить.
– Большая часть современной музыки дегенеративна, – заявила Марша, доставая охапку грампластинок. – Кружок Шёнберга… атональность
[81]
. Весь этот венско-еврейский вздор, – она аккуратно вынула пластинку из жесткого конверта, а затем, удерживая ее за края, поставила на проигрыватель и включила аппарат. – Посмотрим, что вы на это скажете.
Фонограф начал хрипло воспроизводить страстные, пронзительные и тяжеловесные звуки большого симфонического оркестра.
– Запись фортепьянной пьесы Шуберта, – пояснила Марша, снова усаживаясь. – Шуберт так и не дожил до этого… Прелестно, правда?
