– Красиво.
Оба немного помолчали. Сидя друг против друга, они слушали рев высококачественной системы воспроизведения. Откликаясь на оглушительный шум, дребезжали стаканы и чашки на кухне. Поначалу от неистовых сотрясений воздуха разболелась голова и защипало глаза. Хедли поморщился, пытаясь защититься. Но постепенно звуки оглоушили его, отступили и превратились в далекий шум – бесформенный и бессодержательный. Он прогнал все мысли и заботы, и Хедли был благодарен за это. Всю комнату поглотила и заполонила музыка: гостиная и все, что в ней находилось, возбужденно тряслось и вибрировало. Со временем Стюарт Хедли капитулировал и отдался музыке без остатка. Усталый и смирившийся, он больше не сопротивлялся. После этого стало почти приятно.
Комната потускнела. Предметы утратили свою форму и хаотично смешались друг с другом. Наверное, это было вызвано усталостью зрения: Хедли сидел и тупо смотрел прямо перед собой, словно под гипнозом, а сигарета догорала в пепельнице на столе. Безумие проигрывателя казалось почти осязаемым, проявлялось в окраске стен, в узоре битумной плитки. Хедли окутала какая-то темная металлическая дымка, и он смирился. В кухне, на своем ложе за плитой, дремал Тертуллиан.
Прежде чем доиграла одна сторона пластинки, Марша встала и направилась через всю комнату к усилителю. Резко вывернув руку, она выключила мудреное оборудование. Звук втянулся обратно в колонку, и комната опустела. Такая же взвинченная, как Хедли, Марша нервно прошагала обратно к кровати.
Хедли показалось, что он подвергся какому-то неясному и жестокому испытанию, цель которого была ему неизвестна. Возможно, она была неизвестна и Марше. В любом случае, все закончилось. Хедли глубоко вздохнул и потянулся к виски. Он сморгнул, снова уселся и сделал пару глотков.
– Где ваши дети? – спросил он. – Что-то их не видно.
– Они уехали, – Марша судорожно стряхнула пепел с сигареты. – Они в округе Сонома, в летнем лагере.
– Вы живете здесь одна?
– Нет.
– Вы просто снимаете эту квартиру, так?
Марша зажато кивнула. Внезапно она вскочила и подбежала к проигрывателю. Снова включила его, перевернула пластинку и поставила играть тихо, фоном. Затем Марша натянуто уселась, как деревянная. А Хедли почувствовал, что избавился от напряжения: спасибо музыке. Выдержав пытку, он теперь погрузился в состояние, при котором ощущал неизбежность происходящего. События явно развивались по собственным законам: тут действовали скрытые движущие силы. Их нельзя ни ускорить, ни отсрочить: можно только сидеть и ждать. И он вежливо ждал.
Пока Стюарт Хедли лежал и слушал, дверь квартиры открылась, и вошел человек. Не было ничего неожиданного или странного в том, что этим человеком оказался Теодор Бекхайм. Огромный негр в синем костюме и шляпе, с перекинутым через руку тяжелым пальто, запер за собой дверь на задвижку, положил пальто и шляпу на стол в коридоре, а затем шагнул в гостиную.
Хедли встал. Двое мужчин устремились навстречу друг к другу, а Марша торопливо поставила бокал, чтобы их познакомить.
Теодор Бекхайм протянул руку, и мужчины поздоровались. Он был старым, сутулым и бесконечно древним: одетый в мятый, поношенный костюм – очень древний, жесткий и официальный костюм, узковатый на запястьях, с коротковатыми манжетами. Его старомодные черные туфли блестели – потертые, полные достоинства. В разгар лета он носил жилет, застегнутый на все пуговицы.
– Здравствуйте, мистер Хедли.
Бекхайм посмотрел на белокурого молодого человека без всякого выражения: его темные глаза были большими и странно выцветшими. Сосредоточенные зрачки омывала желтая жидкость. Он бегло взглянул на Маршу, затем опять на Хедли. Кожа старика была шершавой и шагреневой, точно выделанная шкура: эта толстая, высохшая, ороговевшая кожа плотно обтягивала шишковатые кости черепа и скулы. Черные губы были тонкими и потрескавшимися, обнажали зубы с золотыми пломбами. Темно-серые короткие волосы, похожие на шерсть. От него исходил слабый мускусный запах – душок старой одежды, перекрывавший затхлый запах пота. Бекхайм был грузным, усталым стариком. Хедли показалось, что ему не меньше семидесяти – на глаз определишь трудно. Сейчас почти незаметно было той жизненной силы, того огня, что он излучал памятным вечером в зрительном зале.
Но Хедли не расстроился, а, напротив, испытал благоговение. В тот вечер Бекхайм был безличным инструментом, выступавшим перед аудиторией. А сегодня он стал частным лицом, и этот переход растрогал Хедли гораздо сильнее, чем любое повторение энергичной риторики. О таком Стюарт не мог и мечтать: Бекхайм был человеком, с которым можно разговаривать, беседовать. Пропасть между Хедли и Бекхаймом оказалась преодолимой – по крайней мере, в эту минуту. Помятый, уставший Бекхайм спустился на грешную землю. Не осталось ни публичной позы, ни красноречия, ни проповеднической напыщенности. Это был всего-навсего чернокожий увалень в старомодном костюме и жилете, который держал Хедли за руку и с любопытством на него смотрел.
– Я был на вашем выступлении, – сказал Хедли.
Тонкие губы Бекхайма зашевелились и слабо дернулись: нервный спазм – то ли улыбка, то ли гримаса.
– Где? – спросил он.
– В Сидер-Гроувс. В прошлом месяце.
Бекхайм кривовато кивнул.
– Ах, да, – он неуверенно отошел от Хедли, отпустив его руку. – Вы приехали с мисс Фрейзьер?
Бекхайм и Марша удалились вдвоем в угол комнаты, и Бекхайм негромко, быстро заговорил с ней. Сначала Хедли подумал, что они обсуждают его, что Бекхайм расспрашивает Маршу о нем и его присутствии. Но затем Хедли понял, что Бекхайм не виделся с ней некоторое время и теперь делился информацией на общие темы, задавая вопросы, никак не связанные с Хедли. Опять ненадолго воскресла безликая, публичная фигура. Затем Бекхайм и Марша вышли из комнаты в коридор и, наконец, на кухню. Хедли остался один.
В замешательстве и напряжении он стал бесцельно бродить по комнате, засунув руки карманы, ничего не делая и просто дожидаясь – не подсматривая и не прислушиваясь. Наконец, покачнувшись, Хедли рухнул на голливудскую кровать и вытащил сигареты. Пока он подкуривал трясущимися руками, в гостиную снова вошла Марша, властно улыбаясь бескровными губами и протягивая руки за двумя бокалами виски.
– Отнесу обратно, – бодро сказала она. – Тед попросил.
Она вышла и забрала с собой напитки. С кухни доносился оживленный шум. Неясно вырисовывавшийся огромный и темный силуэт Бекхайма то и дело пересекал дверной проем: когда он на время заслонял свет, Хедли непроизвольно поднимал взгляд. Бекхайм снял свой темный пиджак и перебросил его через руку, оставшись в голубой рубашке и черном галстуке. Манжеты были сильно обтрепаны. Под мышками – большие темные полумесяцы пота. Без пиджака Бекхайм казался еще сутулее. Схватившись за подбородок и что-то бормоча, он шагал взад-вперед: взглянул раз на Хедли, слегка улыбнулся и снова отвернул голову.
Они вышли из кухни вместе, словно пара, но при этом не касались друг друга, глубоко погруженные в раздумья.
