Марша сказала:
– Но мы же бунтари, Стюарт. Мы пытаемся изменить мир.
– Никакие мы не бунтари – мы изменники.
Повисла тишина.
– К тому же, – подытожил Хедли, опустив жалюзи на окне, – мы не верны даже друг другу. Вы доверяете мне? Я вам абсолютно не доверяю: я знаю, что вы предадите меня точно так же, как предали Бекхайма, если вам стукнет в голову какая-то блажь. Нам обоим грош цена в базарный день.
– Не говорите так, – возразила Марша и порывисто потянулась к нему. – Вот, возьмите немного моего сандвича: не могу доесть.
Хедли расхохотался.
– Ладно, – сказала она. – Возможно, это все изменит. Я должна отметить постижение моей собственной сущности. Будь у нас какая-то выпивка, это был бы хороший повод.
Отдав ему сандвич, Марша добавила:
– Схожу к машине – сейчас вернусь.
Она открыла дверь и вскоре скрылась в темноте. Хедли слышал, как под ее ногами быстро заскрипел гравий, как она открыла машину и принялась там рыться.
Минуту спустя Марша вернулась с литровым виски «хейг энд хейг». Закрыв за собой дверь, вся запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками, она показала бутылку.
– Идет? – выдохнула Марша.
– Идет, – Хедли взял у нее виски. Руки женщины были ледяные, а сама бутылка – влажная от ночной измороси. – Постойте лучше перед обогревателем, – сказал он Марше. – Я налью.
Хедли вылил остатки молочных коктейлей в унитаз, вымыл картонные чашки и плеснул в них виски. Когда он вернулся в комнату, Марша свернулась клубком на диване: глаза широко раскрыты, ладони сжаты, лицо грустное и поникшее.
– Что случилось? – спросил Хедли.
– Я… не думала, что это будет вот так, – она обреченно улыбнулась ему, скривив губы. – Я возвращалась к вам: все должно было быть прекрасно. Мы вдвоем… понимаете, – Марша взяла чашку. – Спасибо.
– Разве вы не чувствовали этого всякий раз? – безжалостно спросил Хедли. – Подцепляя кого-нибудь новенького, разве вы не надеялись, что он – тот единственный?
Марша сгрудилась, жалобно уставилась в пол и безмолвно покачала головой.
– Я хорошо знаю, что всегда это чувствую, – неумолимо продолжил Хедли и, отпив виски, уставился на нее. Он почти не испытывал сочувствия к женщине и отстраненно наслаждался своим поведением. – Думаю, я не остановлюсь, пока не потеряю надежду от старости.
Женщина не шелохнулась.
– Выпейте виски, – сказал Хедли.
Послушно, точно брошенное дитя, Марша подняла чашку и выпила.
– Отлично, – удовлетворенно произнес Хедли и тоже выпил: виски опустилось на самое дно желудка и улеглось там твердым шариком, отчего Хедли подурнело. Предстояла пьянка знакомого типа – с тошнотой и раздражением. Но у него не было выхода: чем больше он пил, тем сильнее прояснялись мозги, а мысли становились холодными и чеканными. Комната приобрела металлический, блестящий оттенок: легкое онемение рук и лба вызвало лишь еще большую отрешенность, словно и Хедли, и сидящая на диване женщина были ненастоящими. Словно сама комната была искусственным макетом.
– Пейте, – грубо приказал он опять.
Минуту женщина посидела, крепко сжимая объемистую картонную чашку, а затем отчаянно, судорожно стиснула ее: картон прогнулся и смялся, темные струйки виски потекли между пальцами на ковер. У ее ног образовалась лужица, похожая на звериную мочу. Марша рухнула вперед и безвольной грудой сползла на пол.
Хедли поставил свою чашку и опустился рядом с ней на колени.
– Простите, – сказал он, хотя по-прежнему совершенно ничего не чувствовал: в душе все было холодным, как сталь. Вытянув руку, Хедли убрал темно-каштановые волосы с ее глаз. – Я не хотел. Я просто устал.
Марша кивнула.
– Да еще эта мерзость, – он встал, схватил чашку с виски, отнес к двери и вышвырнул ее наружу. Виски расплескалось по ступенькам, Хедли захлопнул дверь и вернулся к Марше.
– Я в порядке, – сказала она. – Будьте добры, принесите мою сумочку? Я положила ее на туалетный столик.
Он нашел сумочку и передал ей. Марша вытерла глаза, высморкалась и села, сжимая в руках носовой платок.
– Хотите вернуться? – спросил Хедли.
– А вы?
Хороший вопрос. Но Стюарт уже продумал ответ: он знал о своих чувствах еще до того, как вышел из магазина.
– Нет, – сказал Хедли. – Я не собираюсь возвращаться. Хочу покончить с этим.
– Я тоже, – шепнула Марша, встала и, шатаясь, повернулась к туалету. – Извините. Я сейчас приду. Можно?
Хедли отпустил ее, и она закрыла за собой дверь.
Марша вышла с улыбкой на лице. Она умылась и немного подкрасилась, но глаза распухли и покраснели: когда она приблизилась к нему, ее губы задрожали.
– Наверное, я выгляжу не очень привлекательно, – трогательно сказала Марша.
– Неплохо выглядите, – уклончиво ответил Хедли. Она причесалась и немного надушилась – вероятно, одеколоном или дезодорантом. Хедли это мало волновало: женщина была для него пустой, обезличенной оболочкой, лишенной особого очарования. Он осознавал тот сгусток недовольства, который носил в себе, сколько себя помнил: кроме этого, там почти не было ничего другого. Да и само это недовольство Хедли до конца не понимал и не контролировал… Казалось, оно даже не является его единоличной собственностью.
Марша мечтательно сказала:
– Вы не могли бы сделать кое-что для меня? Типа подарка.
– В чем дело?
– Я хочу, чтобы вы поцеловали меня первым.
Хедли улыбнулся.
– Следующий! Неси обеденный судок.
– Что это значит?
– Армейское выражение. Это значит… – Хедли положил руки на ее худые плечи. – Трудно объяснить. В данном случае это означает, что вы меня слегка пристыдили.
Марша запрокинула лицо, и он быстро поцеловал ее в губы. Они были холодные, влажные и слегка липкие. Она вмиг обняла его за шею и жадно притянула к себе. Расставшись со своей циничной позой и высокомерным умничаньем, женщина стала хрупкой и слабой: Хедли больше не испытывал такого же благоговейного страха, как раньше, и ненадолго позволил ей страстно впиться руками в его волосы и кожу головы, но затем вырвался и отвернулся.
– Только не на диване, – решительно сказал Стюарт. – Он типа раскладывается: так будет удобнее.
– Ладно, – безысходно сказала Марша.
Они разложили диван-кровать. Марша нашла в туалетном столике простыни и одеяла и аккуратно, заботливо застелила постель: простыни были хрустящими, крахмальными, белоснежными.
Как только Марша выпрямилась, Хедли выключил лампу: комната погрузилась во мрак – лишь из приоткрытой двери туалета лился неяркий свет.
